- Господин Президент! Я хочу говорить о себе как можно меньше. Ни то, что я писал на разные темы, ни мои личные переживания не могут интересовать трибунал. Пять лет, которые я провел в советских лагерях, дают мне возможность рассказать о них суду. В какой мере вы используете эту возможность - зависит от вас. Я стою перед лицом французского правосудия, готовый исполнить свой долг.
Я исполняю свой долг перед миллионами советских заключенных, которые лишены права голоса и не могут сами свидетельствовать о себе, которые даже не подозревают о героической попытке Руссэ прийти им в помощь.
В эту минуту адвокаты Дэкса прервали мена. Но президент, который накануне не дал говорить Липпер, на этот раз повел себя иначе. Он очень энергично взял меня под свою защиту: «То, что свидетель говорит, относится к существу дела и важно с психологической точки зрения, он будет продолжать. Не мешайте суду своими прерываниями. Ваша позиция двулична. Вы позволяете себе то, в чем вы отказываете противной стороне!»
После чего я продолжал:
- Я исполняю свой долг по отношению к своему конфреру и товарищу Давиду Руссэ, который первый имел мужество поднять свой голос в защиту миллионов несчастных и за это подвергся незаслуженным нападениям и оскорблениям.
Г-н Руссэ был обвинен в том, что он сфальшивил две вещи: параграфы советского права и факты лагерной действительности. Что касается первого обвинения, то это дело юристов. Я не буду вмешиваться в спор юристов.
Годы, проведенные в Сов. Союзе, научили меня, что тексты советских законов не имеют ничего общего с советской действительностью. Или, точнее: советское право относится к действительности, как белая перчатка палача к его окровавленной руке. Советское право - ширма для преступлений. Мы, заключенные в лагерях, не интересовались тем, какую перчатку носит рука, которая нас душила. Но руку на горле, руку палача, мы чувствовали хорошо.
Не прошло и трех минут, как я почувствовал себя прочно в седле. Я чувствовал не только интерес трибунала, но и симпатию зала. Аудитория была на моей стороне. Я говорил с абсолютной уверенностью, не обращая вникания на попытка коммунистов прервать меня.
Г-н Руссэ был обвинен в том, что он построил свой аппель 12 ноября 1949 года на выдумках лиц, не заслуживающих доверия, на «вульгарных транспозициях» из литературы о гитлеровских лагерях. Это обвинение касается лично меня. Оно касается меня в первую очередь. В числе документов, на которые опирался Руссэ, когда писал свой аппель, была и моя книга.
Если то, что я писал в ней - неправда, то я виноват в том, что ввел Руссэ в заблуждение. Но если то, что я писал, является правдой, то у вас нет другого выбора, как признать этого человека (и тут я показал на Пьера Дэкса) - диффаматором и клеветником.
Я - еврей. На улицах Тель-Авива статья г. Дэкса против Руссэ продавалась в виде отдельной брошюры под названием «Почему Д. Руссэ выдумал концлагеря в СССР». Это - чудовищно! Ни г-н Руссэ, ни я не выдумали лагерей. Мои волосы поседели в лагерях. Может ли кто-нибудь утверждать, что г-н Руссэ выдумал также и мои седые волосы?
Я могу повторить о себе слова великого польского поэта: «Мое имя - Миллион», я разделил судьбу и страдания миллионов. Для десятков тысяч, которые спаслись из лагерей Сталина и находятся в Европе, нет вопроса о честности и правдивости Руссэ. Вопрос только в том, чем объясняется диффамация г. Дэкса: есть ли это злая воля или безграничное легкомыслие и невежество молодого человека. Я сказал эти слова, глядя в упор на Дэкса. Зал охнул, а Дэкс разинул рот и издал странный звук, похожий на звук барабана, по которому треснули палкой. Этот звук показал мне, что он не совсем бесчувствен.
После пяти лет я имею право на полчаса времени, чтобы рассказать трибуналу о том, что имеет прямое отношение к данному процессу. В этом процессе личное и общее неразделимы. Рассказывая о себе, мы рассказываем о лагерях, мы демаскируем диффамацию г. Дэкса. Я не знаю, как это можно сделать иначе.
В зале было полное молчание, никто не прервал меня. Дорога была предо мной открыта, и я мог говорить о чем угодно. Я выбрал две темы - о бессудности, т.е. о том, что в лагеря отправляют людей без судебного приговора, и о «воспитании» в лагерях. Я говорил 3/4 часа, но я не хотел рисковать утомить трибунал. Лучше было кончить, пока я был на вершине успеха.
Начался перекрестный допрос, но гг. Нордман и Вьеннэ не имели охоты ставить мне вопросы. - «Известно ли свидетелю, - начал Нордман с иронической миной, - что на свете происходила война... большая война... с Гитлером?...
Я прервал его: „Этот тон иронии совершенно неуместен!“ Президент сделал ему замечание: „Не ставьте подобных вопросов!“ - Нордманн: „Гитлер убил 6 миллионов евреев, и я считаю неуместным, чтобы еврей выступал против государства, которое спасло евреев“. На это я ответил: „Цифра еврейских потерь в войне, согласно таблице известного еврейского статистика Я. Децинского, составляет 6 093 000 человек, но будет ошибкой считать, что евреи погибали только на стороне Гитлера. Около полумиллиона евреев погибло в советских лагерях и местах ссылки. Гитлер пролил довольно еврейской крови, и нет надобности подбрасывать ему жертвы Сталина.“ Раздались разные возгласы, и я прибавил; „В лагерях находятся сотни моих друзей, и я не только имею право, но и обязан протестовать против того, что с ними делают. Советские заключенные имеют право жаловаться в Москву, а г. Нордман хочет отнять право протеста у жертв НКВД? - Вы, г. Нордман, более сталинист, чем сам Сталин!“ - Дэкс задал мне вопрос, хочу ли я новой мировой войны? - Я ответил: „Я надеюсь, что никто из нас не хочет войны. За себя я уверен, но в вас, г. Дэкс, не совсем уверен. Мы хотим не войны, а мобилизации мирового общественного мнения против ужаса лагерей в России“. Розенталь, адвокат Руссэ, поднялся и спросил меня, известно ли мне, что в феврале прошлого года, когда в Лейк-Саксес на заседании Экономического Совета ООН было оглашено мое показание о лагерях, польский делегат КАЦ-СУХИ ответил, что на свидетельство уголовного преступника, осужденного в Сов. Союзе, нельзя обращать внимание. Я ответил с чистой совестью, что слышу об этом в первый раз, и что КАЦ-СУХИ сказал неправду. Я не был осужен по суду, никто не обвинял меня в совершении какого бы то ни было преступления, и в лагерь я попал как „Социально-опасный элемент“ со всеми другими польскими беженцами, не хотевшими добровольно принять советское гражданство. - „У советских властей было 5 лет, чтобы предъявить мне обвинение, и если они это не сделали, то, мне кажется, что теперь уже несколько поздно!“ Зал рассмеялся, и на этом кончилось мое показание.
Вечером того же дня радио в Париже передало содержание моей речи. Она имела большой отклик в прессе. Коммунистическая газета писала, что я говорил „для журналистов“ - но факт, что ни тогда, ни позже, стоя лицом к лицу со мной, они ничего не могли мне возразить по существу.
Тем временем процесс продолжался. Правда ли, что советский Кодекс разрешает заключать людей в лагерь без суда, по распоряжению административных органов? Это смешной вопрос для каждого, кто знает советскую действительность. Но Пьер Дэкс назвал Руссэ лжецом и обвинил его в том, что он подделал текст советского закона. И действительно оказалось, что в фотокопии Руссэ пропущены некоторые места, которые не относятся к делу. Адвокаты Руссэ принесли в суд оригинальные тексты советских законов с переводом на французский язык, где не один, а несколько раз подтверждается общеизвестный факт, что в лагеря можно посылать без суда. Они принесли также ученые труды французских юристов, где говорится о том же. Пьер Дэкс ответил, что когда он писал свою статью против Руссэ, он не знал об этом. Руссэ спросил его: „Теперь, когда вы уже знаете эти тексты, согласны ли вы признать свою ошибку?“' Наступило молчание, и переполненный зал ждал что ответит коммунистический журналист, припертый к стене. Дэкс ответил: „Теперь меньше, чем когда бы то ни было!“ Он вынул из кармана текст сталинской конституции 1936 года и прочел вслух тот параграф, который гарантирует советскому гражданину неприкосновенность личности. Этот параграф имел в глазах Дэкса больше силы, чем факты и даже чем советские тексты, которые ему показали.
