Ответ Дэкса показал, что между защитниками концлагерей и нами нет общего языка, как если бы они были существами какой то другой природы, а не людьми как мы. К барьеру вышел АЛЕКСАНДР ВАЙСБЕРГ, ученый и бывший коммунист, который тоже верил в слова конституции, пока не познакомился с застенками НКВД. „Как смеет бош говорить по немецки в Париже!“ кричит коммунист Морган. Вайсберг - еврей, жену и детей которого убили немцы, он сам участвовал в Варшавском восстании. „Ренегат!“ - кричит Морган. Его выгоняют из зала за неприличное поведение в суде. Вайсберг показывает письмо, где Жолио-Кюри и Пэррэн, величайшие физики мира, просили его освобождения и ручались за него. На следующий день член компартии Жолио-Кюри помещает письмо в „Юманите“, где он просит не придавать значение его рекомендации Вайсберга.

    Вообще, письма играют роль в этом процессе. Полковник Манес, председатель коммунистической федерации депортированных, присылает письмо в суд, где он обливает помоями Руссэ и его книгу о немецких лагерях. Руссэ требует, чтобы Манес явился в суд и лично повторил свои слова. Когда Манес отказывается от явки, Руссэ показывает письмо к нему от того же Манеса, посланное до того, как он выступил со своим аппелем, где Манес рассыпается в комплиментах ему и его книге.

    Сильное впечатление произвело выступление ГЛИКСМАНА, брата Виктора Алтера. Этот вождь Бунда и один из выдающихся деятелей Второго Интернационала был без суда расстрелян в Сов.Союзе вместе с Эрлихом, социалистом и зятем Дубнова. Гитлеровцы в Риге убили Дубнова, но не опозорили его памяти. Большевики в течение года не сообщали о казни Виктора Алтера и Эрлиха, а потом обвинили их в работе для Гитлера. Нордман не больше знал о Викторе Алтере, чем о советских лагерях. Это имя было для него чуждо. Но кто-то из еврейских коммунистов, которые были в зале, подсказал ему, что Виктор Алтер был „шпион и изменник“. И Нордман спросил брата Алтера: „Неужели ему неизвестно, как поступают во время война со шпионом?“ - Гликсман потерял самообладание и начал кричать: „Я запрещаю вам оскорблять память моего брата!“ -

    Драматические сцены повторились во время показания ЧАПСКОГО. Этот пепеэсовец, писатель и художник, известный в Париже, находился во время войны в Сов. Союзе и вел переговоры с властями о выдаче поляков, заключенных в лагерях. Начальник главного управления лагерей показывал ему на карте места, где заключены поляки, никто не отрицал существования лагерей и не пробовал их представить как „воспитательные учреждения“, Чапский рассказал суду о Катыне, о месте, где было перебито 15 000 военнопленных польских офицеров. Наци, заняв Катынь, откопали их трупы и показали их журналистам из нейтральных стран. Большевики, вернувшись в Катынь два года спустя, послали туда комиссию, которая объявила, что немцы сами убили поляков, однако, они отказались допустить в комиссию иностранцев и в особенности представителей поляков. Кто убил в Катыне? Чапский сказал, что поляки в Россия знали о резне произведенном НКВД, еще до того, как немцы откопали трупы. Чапский говорил по-французски с огромной силой, со страстью и гневом, Его речь произвела большое впечатление на публику. Нордман спросил его: „Ненавидит ли он Сов. Союз?“ - и Чапский вспыхнул как спичка: - „Да, я ненавижу Сталина, ненавижу режим, существующий в России, ненавижу всех, кто его поддерживает!“ - Нордман улыбнулся и сделал знак рукой, как 6ы говоря - „Что можно ждать от такого человека?“

    Я не могу останавливаться на всех показаниях этого замечательного процесса, который постепенно превратился в демонстрацию возмущения и протеста против сталинизма. Пресса и публика ждали с нетерпением появления КАМПЕСИНО, легендарного испанского героя. Мадридское радио Франко обещало ему прощение, если он вернется на родину. Но Кампесино не обратил внимания на предложение Франко. Группа испанцев в Москве прислала письмо в трибунал, где она называла Кампесино сумасшедшим. Но Кампесино ответил в парижской прессе на это письмо так, что было ясно, что он с ума не сошел. Однако адвокаты Руссэ немножко боялись его выступления. Кампесино, дикий и неистовый человек, испанский „мужик“, мог потерять меру и ляпнуть на суде что-нибудь чудовищное или несообразное. Было предложение вообще отказаться от его выступления. Однако, Кампесино был самой большой сенсацией процесса. Как отказаться от него? - но Розенталь, представляя его суду, на всякий случай предупредил, что перед ними будет говорить не интеллигент типа Марголина, не аналитик или ученый, а человек из народа - солдат.

    Коренастый, небольшой, со смуглым лицом и горячими глазами, Кампесино как буря обрушился на трибунал. Это был бык и тореадор в одной особе. Воплощение бешенства. Уже первые его слова произвели впечатление: „Меня называли самым фанатическим генералом в испанской войне. Я не жалею крови, которую я пролил в борьбе с фашизмом. Но я жалею глубоко и раскаиваюсь, что я хотел навязать испанскому народу режим, похожий на тот, который существует в России. В Сов. Союзе я пережил самую большую катастрофу моей жизни“. Кампесино не говорил, он рычал как тигр, с таким голосом и темпераментом он мог увлечь солдат своей бригады куда угодно. Но в зале сидели юристы, журналисты, цивилизованные парижане. Президент Коломъе поморщился и сказал переводчику „Скажите свидетелю, чтобы он говорил тише“. Кампесино, услышав, что ему предлагают говорить тише, отскочил от барьера с изумленнем, ударил себя в грудь и заревел еще громче: „Я - испанец! Испанцы не могут говорить тихо!“ Зал грохнул смехом. Но не прошло и пяти минут как это огненное красноречие начало заражать слушателей. Хриплый голос Кампесино заполнил весь зал. Это был рассказ о трагедии испанских республиканцев в России. Из 6 000 антифашистов, которые бежали к Сталину, осталось в живых 1200. Остальные погибли в лагерях и тюрьмах.

    По окончании заседания стража должна была вмешаться, чтобы помешать Кампесино броситься на Моргана. Кампесино подошел ко мне и начал говорить на смеси испанского с русским: „Ты был поздно в России! -сказал он мне, - я могу тебе рассказать, что они делали с „худиос“ в Одессе и Крыму в 38 году!“. Я просил его написать, что он знает о преследованиях „худиос“ - для еврейской печати в Израиле... но кто-то помешал нашей беседе.

    На следующем заседании выступили свидетели со стороны „Леттр Франсэз“. Коммунисты изменили свою тактику, они сперва отказались от вызова свидетелей, но потом решили, что нельзя оставлять все поле сражения за свидетелями Руссэ. Время процесса было ограничено 10 заседаниями, и потому важно было хотя бы одно заседание вырвать у людей, которые пришли из лагерей.

    Свидетели со стороны коммунистов не пришли из лагерей. Это были французы, члены коммунистической партии. Лидер французской компартии Фернан Гренье. Лаффит, член редакции „Юманите“. Вдова известного коммуниста Вайан-Кутюрье. Популярный в Париже рисовальщик Жан Эйфель. Адвокат мэтр Брандон... О чем говорили 12 свидетелей против Руссэ? Одни из них произносили политические речи: Американцы готовят войну, Руссэ им помогает создать настроение против Сов.Союза. Другие рассказывали, какой прекрасный человек Пьер Дэкс. Третьи о6ъясняли: нельзя портить отношения с Сов. Союзом, лагеря нас не касаются, нельзя вмешиваться в дела суверенного государства. Четвертые рассказывали о преследованиях негров илн туземцев на Мадагаскаре. Жан Эйфель, симпатичный парень, рассказал, что он был в Москве и видел там довольные лица, веселых танцующих лидей, трудно поверить, чтобы в этой стране были такие страшные лагеря. Жан Лафитт, редактор „Юманите“ сказал, что он не верит свидетелям Руссэ. Его спросили: „Но если бы это было правдой, если бы в самом деле существовали концлагеря в России, какое было бы ваше отношение к ним и к режиму лагерей?“ - Он ответил: Мать остается матерью, даже если ее обвиняют в убийстве. В общем все „аргументы“ этих людей можно было бы повторить также и по отношению к Треблинке Гитлера с равным правом, довольно было 2-3 вопросов Розенталя или Руссэ, чтобы эти люди, которые говорили с пафосом и имели такой достойный вид, начинали путаться и возбуждали смех в зале. Им задавали один и тот же вопрос: правильно ли это, что никому не показывают лагерей и тюрем в Россия? Если ты был в Россия и не видел лагерей, что ты делаешь на этом процессе? Какое право ты имеешь выступать на нем? Для того ли умирали люди в Сталинграде и во всем мире, чтобы лагеря продолжали существовать? Если нам нельзя вмешиваться в то, что происходит заграницей, значит ли это, что мы не должны протестовать против лагерей Франко или в Греции? - Конечно нет, воскликнул коммунист, - это наше святое право бороться против них. - Зал начал смеяться. Каждого из коммунистических свидетелей спрашивали, почему он не хочет участвовать в интернациональной Комиссии Руссэ, почему он не хочет посмотреть своими глазами, что делается в лагерях НКВД? На этот вопрос нечего было ответить.