Не очень дорогую и не самую дешевую, бледно-розовую, очень приличного вида, такую, какой, я знал, не было у Марии. На мой скромный студенческий бюджет это был значительный расход. Продавщица одобрила мой выбор и вкус.

     Придя домой,я бросил сверток на стол и позвал Марию: «Это для тебя». Но она не притронулась к свертку. Увидев,что она конфузится и не решается взять подарок, я взял сверток, занес в ее комнату в конце коридора и бросил на постель.

     Я представлял себе выражение ее лица в момент,когда любопытство заставит ее, в конце-концов, открыть пакетик. Вернет она мне подарок? или примерит? -

     Вечером в столовой у моей хозяйки собрались гости. Играли в карты. Я рано лег в постель и читал, ожидая, чтобы гости разошлись и чтобы я мог пройти через столовую в ванную комнату. Я имел привычку купаться по вечерам. Утром в ванной была слишком большая очередь.

     Гости редко бывали в этом доме. И как раз сегодня происходил большой прием - с тортами, цветами и шумом: именины хозяйки. Я ждал терпеливо. После полуночи начались прощания, проводы в передней, потом шум сдвигаемых стульев и убираемой посуды. Когда все стихло, я вылез из постели и пошел посмотреть не остыла ли вода.

     Но ванна была прекрасная. Я сел в воду, и первые минуты еще слышал шаги в коридоре, голоса хозяина и Марии. Потом все звуки затихли. Наступило безмолвие.

     Я засыпал лежа в горячей воде. Тысячи мыслей проходили в моем сознании. Я потерял представление о времени. Безмолвие нарастало вокруг меня. Я единственный еще не спал вo всей квартире. Яркий электрический свет горел над моей головой в двойной стеклянной оболочке. Вдруг я очнулся к открыл глаза: дремота подобралась ко мне так незаметно, что в первую секунду я не мог понять, где нахожусь. Зеркало запотело, но я никого не искал в нем. Набросив на необсохшие плачи халат, я осторожно, стараясь не шуметь, вышел в темный коридор.

     Не успел я притворить за собой двери ванной, как сразу одним резким движением, распахнулась дверь из освещенной комнаты Марии. Она стояла на пороге в полосе света, улыбаясь и не произнося ни слова. Неподвижная, как манекен в витрине, она демонстрировала свою новую, первую в жизни, настоящую шелковую рубашку. На лице девушки сияло восхищение, и она смотрела на меня как в зеркало, округлив голые руки.

     Мгновенно и сразу я потерял голову. Только что мокрый из ванны, я сразу высох. Между мною и нею ничего не было, кроме тонкого гладкого шелка, полного матовых отливов и нежных теней, - но этот шелк был я сам,она

     Я подошел и коснулся ее. Я выключил свет за ее плечами и закрыл дверь ее маленькой комнаты. Мы легли рядом на ее узкой и жесткой постели, и тогда я почувствовал, что она отяжелела от страха.

     Она стала говорить мне странные слова сдавленным голосом, как будто что-то перехватило ей горло. Я боялся быть первым в жизни Марии. Я начал успокаивать ее осторожно, как ребенка, которому подносят новую еду: «Увидишь, как это хорошо... попробуй только, потом сама будешь просить...»

     - «Мария, неужели ты никогда еще не спала с мужчиной?» -

     Тем же сдавленным от волнения шопотом она рассказала мне, что с ней случилось в деревне, когда ей было 16 лет... как это было ужасно... она хотела потом убить этого человека... хотела камнем разбить ему окно... и с тех пор никогда, никогда... Я сразу перестал ее слушать.

     Мне было все равно. Даже если она солгала, мне было все равно. Можно лгать в любви словами, мыслями, чувствами - но тело не лжет никогда. По крайней мере, я так думал.

     Но если тело не лжет, то это не значит, что его правда всегда и во всей полноте открыта нам. Иногда оно как глубокая вода, в которую пловец бросается в жаркий день, и выйдя на берег чувствует себя так, точно он и не входил в воду. Я был стеснен и связан близким присутствием вдовы Карпузе. На следующее утро после этой случайной и торопливой встречи я чувствовал себя глубоко неудовлетворенным. Что могло быть унизительнее необходимости оглядываться на каждую дверь в квартире полной чужих людей? Или смешнее ночного путешествия через столовую мимо открытой двери мадам?

     Утром, как всегда, Мария постучалась и внесла в комнату поднос с завтраком. Ничего не было на ее лице, кроме невозмутимой, херувимской ясности. Может, быть, мне приснилось вчерашнее? - Я посмотрел на нее вопросительно. «Как ты себя чувствуешь, Мария?» Она подняла на меня доверчивые, простодушные глаза и сказала:

     - Хорошо... вот только чуть-чуть ломит здесь. И положила ладонь на бедро неожиданным движением, полным спокойной интимностью.

     В ближайшее воскресенье - это был выходной день племянницы госпожи Карпузе, когда ей разрешалось отсутствовать из дому после обеда - я вышел рано утром из дому и снял себе комнату в отеле. Я выбрал отель в центре города, большой и полный народу, где никто не обращал внимания на входящих и выходящих. Я выбрал «Савой», тот самый отель, где 25 лет спустя я наново открывал Европу. До полудня я оставался в моем номере и занимался хозяйством: приготовил фрукты, пирожные, даже вино. Потом я вернулся домой и объявил Марии, что после обеда жду ее к себе в гости в гостиницу «Савой», комната № 413. Но эффект получился неожиданный: Мария испугалась. Она никогда не подымалась лифтом, не бывала в отеле, и мои объяснения еще больше испугали ее. Она отказалась. Мы почти поссорились. Я отвернулся мрачнее тучи. При виде моего жестокого разочарования (у меня выступили слезы на глазах) Мария смягчилась.Мы решили, что я буду ждать ее у входа в отель и сам приведу ее в комнату №413.

     Пять минут после трех Мария показалась из-за угла. Она шла медленно и не решительно, еле передвигая ноги, и всматривалась издалека. Вид у нее был торжественный шляпка, вуалька, и на руках длинные по локоть белые перчатки. Перчатки, очевидно, были из шкафа мадам Карпузе. В руке она держала сумочку и скромный сверток, в котором я угадал бледно-розовую шелковую рубашку. Все вместе было очень трогательно, но перчатки я просил снять, чтобы не обращать на себя внимания.

     Мы вошли в холл и поднялись в лифте, делая вид, что не знаем друг друга. Темный и пустой коридор был устлан ковровой дорожкой. Я чувствовал себя так, как будто это было не только в первый раз в моей жизни, но и вообще в первый раз в истории отеля «Саввой», в истории человечества, в истории мира.

     Я до сих пор не знаю, была ли Мария испорченной хитрой девчонкой, и это было не более важно, чем мутный осадок на дне стакана чистой воды: я выпил воду и не коснулся осадка. Она была ошеломлена и увлечена, как и я, и даже больше, потому что за шесть часов, которые мы провели вместе в большой никелированной кровати, как в лодке, которую буря сорвала с причала и унесла в открытое море, она не притронулась к еде, ничего не пила и почти ничего не говорила. Я помню удивительно круглые движения, которыми она подавала мне свои застежки и лямки, - и короткие паузы сна, в течение которых ее тело на краю постели дышало жарким, животным и таким необычным для меня не моим теплом. Она, казалось, спала... но стоило мне вытянуть руку и легко коснуться ее плеча, как в ту же секунду вся она поворачивалась ко мне так послушно и точно, как если бы мы были одним идеальным механизмом, все части которого пригнал одна к другой великий мастер.

     Пришли сумерки, настал вечер, и бледный электрический свет зажегся под потолком. Мы сделали открытие: четверть десятого. Надо было возвращаться. Постель выглядела страшно. Подушки и простыни склубились, как будто их сжевал, проглотил и выплюнул какой-то доисторический динтозавр. Мария долго и тщательно одевалась пред зеркалом, причесывалась. Потом, готовая выйти, она подошла ко мне, наклонилась к постели, где я покоился, как Бог после шести дней творения.

     Она поцеловала меня и сказала очень просто:

     - «Спасибо».

     Я не отозвался... но когда, через минуту, это слово дошло до моего сознания, я пережил нечто вроде электрического сотрясения.