Воронков посмотрел на Леху так, что тому не по себе стало.

— Главное — не ври. Если ты со мной лично на полной откровенности работать не будешь, то пропадешь. И не просто помрешь, а очень страшно помрешь. Я тебе смогу помочь только в том случае, если будешь мне все выкладывать как на духу. Можешь Пантюхову врать, дядюшке своему импортному, но мне не ври. И тогда сто лет проживешь, гарантирую.

— Это почему же? — спросил Коровин.

— Потому что я — человек любознательный, хочу все знать. Один раз забудешь правду сказать — и влипнешь как кур в ощип. Ляпнешь лишнее тем, кому чего-то знать не надо, — тоже ничего хорошего не дождешься. И помереть — если даже очень захочешь — без моего согласия не сможешь. Считай, что тебе приказано жить. Не «выжить», как Штирлицу, а «жить». Вплоть до особого распоряжения.

— А потом? — спросил Леха.

— Потом видно будет. Все ведь не бессмертные. Помирать так и так когда-то придется.

— Не хотелось бы, чтоб это самое «особое распоряжение» завтра пришло… — скромно заметил Коровин.

— Завтра не придет. Это уж наверняка. И вообще могу сказать по секрету, что от меня лично приход этого самого распоряжения очень даже зависит. Поэтому советую тебе со мной лично не ссориться. Уговорились?

Владимир Евгеньевич опять полез к Лехе в душу, вперив в него свой стальной чекистский взгляд. Конечно, Коровин эту самую душу поглубже упрятал, чтоб она у него наружу не вылезала и в глазах не светилась. Но все-таки кое-какую жуть Воронков на Леху нагнал. С ним действительно лучше не ссориться. Он ведь нынче не заветы Ленина хранит, не путь к коммунизму охраняет, а цепным псом у буржуазии вкалывает. Сейчас только рычит, щетинится, немного погавкивает. Но может и без лая за горло взять — фиг вырвешься, загрызет.

— Не нравишься ты мне, — сказал полковник, — что-то у тебя в голове сидит, а сказать ты об этом не хочешь. То ли просто потому, что боишься, то ли из вредности. Если по первой причине, то ты дурак, если по второй — то подлец. Дурака простить можно, подлеца — нет. Запомни.

— Да чего вы, Владимир Евгеньич, на меня взъелись? — обиделся Леха. — Все, что у меня за душой было, вы знаете. Придумать я уже ничего не могу, не то что утаить. Может, я и дурак, если на перила выбрался, но я ж не прыгнул? Не прыгнул. А теперь и вовсе на них не полезу, потому самоубиваться мне уже не хочется. Ни настолечко…

— Не-ет, — безжалостно оборвал Воронков Лехину тираду. — Ты кто угодно, только не дурак. И ради Бога, перестань его из себя корчить. Плохо выходит. А самое главное, чем больше ты дурака валяешь, тем больше у меня насчет тебя подозрений. Надо бы тебе знать, что подозрительным быть — это даже хуже, чем по-настоящему опасным.

— Да чем же я подозрительный? — теперь уже у Лехи в голосе звучал вполне натуральный испуг, и это Воронкова очень порадовало. Он, должно быть, очень любил, чтоб его боялись.

— А всем, — не очень понятно, но как-то жутковато произнес полковник. — В чем именно подозреваю — не скажу, и не надейся. Просто знай, так, на всякий случай, что ты — на подозрении. Я об тебе справочки наведу. Кое-какие дополнительные…

— Ваше дело, — пробормотал Коровин. — Если не все знаете, так наводите справки. У меня на душе ничего нету. Все к вам перевалил.

— Это мы уж сами рассудим… — сказал Воронков. — А пока готовься к завтрашнему дню. Морально прежде всего. Чтоб никаких глупых шуток в голове не было. Например, дядюшке чего-нибудь сбрехнуть не по программе. Он, дядюшка этот, тебе ничем не поможет. А вот повредить ты сумеешь и себе, и ему. Так что давай-ка не будем ерундой заниматься. Все по порядку, все как положено.

Конечно, Воронков на ночь в номере не остался. Но дежурного мужика поставил. Тот сидел в кресле спиной к балкону, приглядывал, чтоб Леха опять не собрался прыгать. Потом, когда Леха спать лег, этот сторож пару раз привставал, чтоб прислушаться — дышит или нет. Чудак, конечно. С чего бы Лехе помирать? Небось не шпион, цианистого калия в воротнике не держит. Тем более что все тут десять раз перерыто. С другой стороны, видеть, что о тебе беспокоятся и сторожат в оба глаза, было приятно. Леха с удовольствием проспал ночь и совсем не волновался.

Волноваться пришлось только наутро, когда появился Воронков и объявил подъем. На зарядку, правда, не погнал, но велел, чтоб Леха срочно завтракал, прямо как есть, в халате. Леха проглотил все быстренько и хотел одеваться, но полковник не разрешил. Потребовал, чтоб Леха в ванной помылся, приказал его еще раз побрить, попрыскать какой-то запашистой дрянью, чтоб от Коровина крестьянством не пахло, и только после этого приказал одеваться, причем надеть не ту рубашку, что вчера, а свежую. Еще минут десять после этого разглядывал, все ли на месте, не просматриваются ли какие детали, что не соответствуют банкирскому облику. Выдал Лехе радиотелефончик, похожий на сапожную щетку без щетины, записную книжечку шикарного вида с авторучкой и микрокалькулятором.

— Пользоваться умеешь? — спросил.

Леха мотнул головой. С калькулятором он дело имел, естественно, все же на инженерской должности состоял. Но полковники такие люди, что их хлебом не корми, а дай кого-нибудь чему-нибудь поучить. Поэтому Леха терпеливо выслушал и лекцию про калькулятор, и лекцию про телефон. Воронков проверил, как Леха все усвоил, и успокоился. Теперь он только на часы смотрел, дожидаясь, когда будет пора.

Появился еще один мордоворотик и доложил:

— Машина готова.

— Пошли! — коротко приказал Воронков и слегка подтолкнул Леху к выходу.

За дверью номера вокруг Лехи выстроилась охрана — четыре плечистых молодца. Покруче прежних, которые, должно быть, сегодня в отгуле находились. Довели Леху до лифта, опустили в подвал, а там посадили в большой вишневый автомобиль. Кружок с трехлучевой звездочкой обозначал марку — «Мерседес».

Леха уселся, телохранители расселись так, чтоб их спины прикрывали Коровина от пуль, а морды наблюдали за окружающим миром, откуда эти пули могли бы прилететь. Воронков уселся рядом с ним.

— Куда едем-то? — удивился Леха. — Вроде бы хотели здесь встречаться…

— На аэродроме сперва поручкаешься. Обнимешь, расцелуешь дядюшку. А уж потом привезем сюда, на беседу. Запомни, пожалуйста, еще одну вещь. Когда этот самый родственничек будет спрашивать, как у тебя с семейной жизнью, то сообщишь, что развелся с женой. Ты ж развелся, верно?

— Ну, развелся. Эго я и сам знаю. Если не врать, оно легче.

— А заодно, ежели не трудно, добавь, что в ближайшие несколько месяцев собираешься жениться.

— На ком?

— Если спросит в первый раз, то можешь сказать что-нибудь в таком духе: «Пока я не хотел бы опережать события». Если по второму разу спросит, то скажи, что эта-де свадьба имеет серьезное влияние на дела в области. Если будет третий вопрос, то скажешь, что намерен породниться с главой области.

— Ни фига себе! — вырвалось у Лехи. — На дочке, что ли, его жениться?

— Нет, на его младшей сестре. На Пантюховой Ольге Петровне.

Тут полковник полез за пазуху и вытащил оттуда небольшую цветную фотку, сделанную «Полароидом». Некая длинноногая блондинка ослепительно улыбалась и ручкой помахивала. На обороте была надпись: «Алешенька! Не забывай! Твоя Ольгушка-Лягушка».

Где-то Леха уже слыхал о блондинке Ольге Петровне. Шарики-ролики в голове забегали, закрутились и выдали: «У Митрохина была такая любовница, которая Галину оттерла. Блондинка и Ольга Петровна. Правда, как фамилия, Митрохина не говорила». Тем не менее Коровин по простоте душевной спросил:

— Та, что с Митрохиным путалась?

У Воронкова аж челюсть отвисла. Он беспокойно покрутил головой, покосился на молчунов-охранников.

— Галина сообщила? — Догадаться небось было нетрудно.

— Какая разница? — хмыкнул Леха, но полковник поглядел на него очень жестко. Будто стальной щеткой по лицу проехал.

— Ты эти слова, гражданин, точнее, господин Коровин, постарайся в разговорах со мной не употреблять. Лучше помни, что я тебе насчет откровенности втолковывал. Если Галина сообщила — так и говори. Если кто-то еще, например, Костоправ или Король Лир, — тоже не темни. Потому что я должен точно знать, из каких источников к тебе эта информация идет.