— Нам надо остаться здесь до ночи, — сказал Гаспар. — Там теперь знают, что я с тобой. А то бы я сбегал принес тебе поесть.

— Кто тебе мешает выдать меня им? — спросил мальчик.

Гаспар ничего не ответил, только посмотрел на него. Взгляд его нового друга был все таким же ясным и решительным; глаза лучились той же чистотой, ослепившей его, подобно брызнувшему свету.

— Ты ведь не сделал ничего плохого, — просто сказал Гаспар.

— Я не сделал ничего плохого, — подтвердил мальчик.

— Почему ты убежал?

— Ты все равно не поймешь.

С улицы донесся шум мотора. Машина сделала круг и остановилась близ сарая.

— Это их машина, — прошептал мальчик.

Густые светлые волосы, падавшие ему на затылок, блестели в полумраке под сводом листвы. “Кто же он такой, в конце концов?” — недоумевал Гаспар.

Из автомобиля вышли двое. Это были г-н Драпер и Жак Обираль.

— Надо бы поставить людей для наблюдения, хотя бы просто мальчишек, на разных концах деревни, — говорил Обираль. — Вот отсюда, например, хороший обзор во все стороны.

— Я все-таки думаю, что ему удалось уйти в лес, — покачал головой г-н Драпер.

— Уйти в лес он не мог.

Услышав голос г-на Драпера, беглец побледнел; слезы брызнули из его глаз.

— Ты ненавидишь этого человека, — выдохнул Гаспар.

— Мне не за что его ненавидеть, — возразил мальчик.

Те двое ушли. Вскоре на смену им явился одетый в лохмотья мальчишка, который гнал перед собой стадо гусей.

— Это Сосфен, — объяснил Гаспар. — Ему, наверно, приказали здесь наблюдать.

Гаспар и его друг довольно удобно устроились на развилках двух соседних веток.

— Ты никогда меня не забудешь? — вдруг спросил мальчик.

Ответить Гаспар не смог — не нашел слов. Оба замолчали надолго, очень надолго. Прошел час. Или, может быть, два. Гаспар совсем потерял представление о времени. Сквозь листву он видел, что солнце стоит высоко в небе. Почему он не говорил со своим другом, и почему тот не говорил с ним? Ладонь Гаспара отчего-то была мокрой. Он взглянул на мальчика: тот смотрел на эту мокрую ладонь. Гаспар опустил глаза и увидел, что она вся в крови. Его рана открылась.

— Ничего страшного, — пробормотал Гаспар.

— Я перевяжу тебя, — сказал мальчик. — Только надо слезть с дерева.

— Нет, — замотал головой Гаспар.

Но в ту же минуту им вдруг овладела страшная слабость. Он закусил губу. Как при вспышке молнии успел еще увидеть мелькнувшие перед ним глаза друга — это было последнее, что он запомнил. В голове у него помутилось, и он скатился с дерева. Сосфен поднял крик, призывая людей, гуси, вторя ему, громко загоготали. Маленький беглец слез с дерева вслед за Гаспаром и склонился над ним. Гаспар был без сознания.

Много, много дней пришлось Гаспару пролежать в постели. У него были сломаны два ребра, а от потери крови он так ослаб, что комнату свою видел как будто сквозь густой туман и едва узнавал тех, кто ухаживал за ним. Врач строго запретил с ним разговаривать.

В полубреду Гаспару виделся лес с высокими-высокими деревьями. Он долго шел по лесу, потом наконец оказывался на опушке. Между стволами что-то ярко светилось. Он приближался, выходил из-под деревьев, и вдруг на зелени полей перед ним раскидывалась географическая карта — огромная, как мир, с дорогами и самыми настоящими городами. Подойдя ближе, Гаспар увидел, что трава сделана из крашеного конского волоса, дороги — из картона, а вода — целлофановая. Нигде не было ни души. Потом он видел перед собой стену; на ней висела афиша, а на афише красовался большой портрет. Это был портрет мальчика из Антверпена; его глаза на бумаге блестели как живые. Новый, еще более яркий свет лился из них, словно чистая вода из родника, и в этом свете вставали новые города и скользящие по глади моря корабли. Нарисованные губы шевелились, и звучал голос: “Я ищу свой край”.

Как только Габриэль Берлико поняла, что племянник идет на поправку, она не преминула сурово его отчитать и разразилась пространной речью:

— Вечно ты лезешь в чужие дела, которые тебя совершенно не касаются. Как же! Наш Гаспар строит из себя рыцаря. Но ты не создан для приключений, мальчик мой. А этот господин Драпер просто невежа, хоть и богач. Укатил, даже спасибо никому не сказал, даже не вспомнил, что люди-то еще ищут и знать не знают, что он нашел своего постреленка. Назавтра получаю я по почте перевод из Бельгии — за комнату мальчишки. И хоть бы словечко приписал. Мальчишку-то мне просто жаль. Ведь пятнадцати еще нет, как тебе, а уже туда же, думает, все ему позволено.

— Он искал свою семью и свой край, — сказал Гаспар.

— Ишь ты, проснулся. Это еще что за вздор?

— Драпер ему не отец, — не унимался Гаспар.

— Куда ты суешь свой нос? Да пусть он ему хоть сват, хоть брат, хоть двоюродный дед, нам что за дело? В наши дни детей не крадут, не выдумывай; кем бы ему ни доводился этот человек, не насильно же он увел его из семьи.

— Правда, — согласился Гаспар. — Но как тогда объяснить...

— И объяснять нечего. Чудаки — они и есть чудаки.

Габриэль Берлико осталась при своем мнении, и разубедить ее было невозможно.

— А ты, Гаспар, скоро снова примешься за работу и выбросишь из головы эту историю.

Слов на ветер она не бросала. Три недели спустя Гаспар безропотно взялся за щетки и тряпки. Работой его пока не перегружали, и он мог подолгу гулять по деревне. Тщетно пытался он хоть что-нибудь разведать, вслушиваясь в разговоры. Никто ничего не знал о беглеце. Обычное дело, решили все. Избалованному мальчишке взбрело в голову убежать из дому, его поймали, как это всегда бывает в подобных случаях, что тут интересного? А Гаспар — просто дурачок, кто бы мог подумать, что жизнь его ничему не научила и у него так мало ума в голове!

И все же кое-что изменилось. Если раньше мадемуазель Берлико принимала всех постояльцев с одинаковой, годами отработанной приветливой учтивостью, то теперь она косилась на незнакомых людей с подозрением. Ее мнение было непоколебимо: от чудаков — все беды, и лучше бы таких людей вовсе не было на свете.

— Благодари Бога, Гаспар, — говорила Габриэль Берлико, — что ты живешь в Ломенвале, вдали от всех этих оригиналов. Твое место здесь, в тиши и покое, и если будешь умником, я завещаю тебе гостиницу.

Эту многообещающую фразу тетка повторяла не раз и не два, убеждая в первую очередь самое себя, что будущее не сулит никаких сюрпризов ни ей, ни Гаспару. Племянник во всем соглашался с ней, но забыть своего друга из Антверпена не мог.

Гаспар больше не ходил на прогулки вокруг деревни. В начале июня мадемуазель Берлико стала посылать его в лес за земляникой для постояльцев гостиницы. Все послеполуденные часы он посвящал этому занятию. “Сбор земляники пойдет ему на пользу, — утверждала тетка, — мальчику нужен свежий воздух”.

В лесу Гаспар прилежно наполнял свою корзину, не думая больше ни о чем; он не слышал пения горлиц, не замечал сумрачной красоты лесной чащи, что тянулась на десятки лье к востоку и к северу. Но когда ему случалось поднять голову, его всякий раз поражала игра света и тени: казалось, будто в одном из просветов среди темных стволов вот-вот появится кто-то. Порой ему бывало даже страшно. Деревья-великаны, спускавшиеся наискось вдоль пологих склонов, неодолимо притягивали его. Вот сейчас, казалось ему, увидит он за стволами фигурку мальчика из Антверпена. Необыкновенные события, которые прежде рисовались Гаспару где-то в дальней дали, теперь словно приблизились; он не сделал и шага им навстречу, но от него ничего не зависело. Да, что-то изменилось, хотя глубокая тишина по-прежнему царила над JIoменвалем.

Итак, каждый день Гаспар собирал в лесу ягоды. Не прошло и трех дней, как ему почудилось, будто кто-то из чащи следит за ним. А ведь если взбредет в голову такая мысль, очень трудно потом от нее отделаться. Каждую минуту Гаспар оглядывался и прислушивался. Еще через пару дней, ближе к концу недели, он услышал в зарослях какой-то странный шорох. Сначала он решил, что это заяц, или лиса, или, может быть, косуля. Однако, судя по долетавшим до Гаспара звукам — шелесту листьев, хрусту сухих веток, — там не мог скрываться осторожный лесной зверь. В субботу ему послышался стук копыт. Он побежал к повороту дороги, но дорога, тянувшаяся под высокими деревьями, насколько хватало глаз, была пустынна.