Известно ли вам, читатель, что, не покидая пределов одного края, можно побывать во многих странах? Если побродить по Арденнам, увидишь не просто лес, но тысячу лесов. А дальше, на север, до берегов Рейна и до антверпенского порта, щедро дарят людям свои богатства бескрайние равнины, сотни и сотни холмов, катят воды каналы и реки, голубеют проливы, а в каменном сердце городов, на площадях, которые часто бывают безлюдными, высятся дозорные башни, при виде которых от восхищения и благоговейного страха замирает сердце.

Но далек от всего этого великолепия Ломенваль, гордо именующий себя административным центром, хотя, по правде сказать, представляет собой обычную деревушку. Есть там почта, контора нотариуса, врач и гостиница для туристов под названием “Большой олень”, которая, собственно, и задает тон всему поселению. Еще не так давно здесь стояло лишь несколько деревенских домишек, окруженных со всех сторон Арденнским лесом. Потом стали приезжать на лето горожане, выросли виллы, и возникло нечто вроде маленького провинциального курорта, так и оставшегося по-деревенски чопорным. Домики Ломенваля тянутся вдоль речушки Флув, что вьется среди лугов, раскинувшихся под зеленой стеной леса. Глубокая тишина царит здесь зимой и летом, как будто и не простирается до самого Северного моря кипучий и многоликий мир.

Гаспар Фонтарель появился на свет в гостинице “Большой олень”. Это был внушительный дом с золоченой вывеской, окна которого украшали то герани, то бальзамины — по сезону. Заправляла гостиницей тетка Гаспара, мадемуазель Габриэль Берлико, женщина ловкая и крутого нрава.

Рождение Гаспара Фонтареля вызвало немало толков. Дело в том, что родители мальчика были ярмарочными торговцами. Продавали они галстуки, и никому бы в голову не пришло осуждать их за это, не вздумай жена Фонтареля вдобавок предсказывать на базарах будущее. Оба жили прежде в Ломенвале, но с тех пор, как эта женщина открыла в себе дар гадалки, супругам вместе с двумя дочками пришлось распрощаться с отринувшим их краем и переселиться в Мезьер, где они сняли комнаты на чердаке. Надо сказать, что в Мезьере Фонта рели бывали не чаще, чем прежде в Ломенвале. Жизнь их протекала в странствиях, они исходили всю округу, нигде не задерживаясь надолго. Пристанищем им служили самые жалкие каморки. Бродяги, да и только, — даже мадемуазель Берли-ко, родная сестра жены Фонтареля, говорила, что эта семейка не имеет никакого понятия о приличиях, им для завершения картины недостает только размалеванного фургона на колесах. И когда Габриэль Берлико ценой больших усилий убедила Шарля, своего зятя, что нужно во что бы то ни стало уберечь Гаспара, последыша четы Фонтарелей, от безалаберной жизни, которую и так уже обречены вести две их маленькие дочки, весь Ломенваль одобрил это решение.

Вот так и вышло, что Гаспар, родившийся в “Большом олене”, остался в Ломенвале. Было заранее условлено, что его воспитанием займется тетка. В поселке вспомнили о предках Гаспара, один из которых был когда-то мэром Ломенваля, а другой, более далекий, — старшим егермейстером. Все сходились во мнении, что досадно видеть Фонтарелей опустившимися до бродяжничества, и с радостью предрекали, что именно Гаспару, благодаря мудрым наставлениям мадемуазель Берлико, суждено вернуть былую славу одному из самых древних родов края.

Поэтому в день крестин все соблаговолили на время забыть о том, что мать Гаспара гадает на картах, отец изъясняется таким языком, какой не принят в приличном обществе, а обе дочки ведут себя как бесноватые. Тетка, зная о намерении Фонтарелей покинуть Ломенваль сразу после устроенного по этому случаю праздника, сумела запастись терпением. Да она и не видела никого вокруг, кроме своего племянника, на личике которого уже в столь нежном возрасте было написано выражение достоинства.

— Лишь бы родители уехали подальше, тогда нам нечего бояться, — заявила, как отрезала, Габриэль Берлико.

Однако в этот день произошло первое примечательное событие, которому тогда никто не придал значения, и — как явствует из продолжения этой истории, — напрасно. Под вечер, когда гости за столом, накрытым посреди большого зала гостиницы, уже заканчивали праздничный обед, тетка встала, чтобы принести Гаспара из колыбели: ему тоже следовало услышать тост, произнесенный в его честь.

— Нет, сестрица! — воскликнула она, проворно опередив мать новорожденного. — Нет, сестрица, не вам, а мне надлежит представить мальчика обществу, которое сегодня желает ему большого будущего. Я его крестная, вы забыли?

Взяв младенца на руки, Габриэль Берлико заметила, что его пеленки хорошо бы скрепить еще двумя-тремя булавками. Чтобы не передавать ребенка матери, она решила положить Гаспара на чашу больших весов, стоявших на буфете, на то время, пока будет искать булавки в ящике комода. На другой чаше спала, свернувшись, кошка.

Гаспар весил немного, но все же куда больше кошки. Весы резко качнулись в его сторону, кошка, враз проснувшись, пулей вылетела из своей чаши прямо на посудный шкафчик. Перебив добрую половину расставленных в ряд тарелок, она с перепугу сделала еще один великолепный прыжок и приземлилась точнехонько на середину стола, за которым сидели гости. Охватившая кошку паника, казалось, передалась всем присутствующим: никто не решался поймать пушистый комок, который, выпустив когти, метался по столу, опрокидывая соусники и бутылки с вином. Наконец обезумевшая кошка повисла на корсаже жены нотариуса и исцарапала ей все лицо. Нотариус и его сосед советник Перрен с трудом оторвали от нее разъяренное животное; их руки при этом тоже были изодраны в кровь. Кошка сиганула в окно, а Габриэль Берлико поспешила за бинтами, чтобы перевязать пострадавших.

Когда суматоха немного улеглась, все повернулись к Гаспару, который лежал как ни в чем не бывало на чаше весов. Разумеется, в случившемся никоим образом не было его вины. И все же, как еще не раз пришлось многим повторять потом, если бы не он, ничего такого не произошло бы. На окровавленном лице жены нотариуса каждому виделись зловещие пометы рока, и всем казалось, что Гаспар, вольно или невольно, стал его сообщником. А когда в гробовом молчании мать взяла наконец сына на руки, где-то вдалеке прогремел раскат грома и почти тотчас, словно в ответ, раздался протяжный клич стаи журавлей, летевших на север. На дворе стоял март; грозы — редкость в это время. Что до журавлей, не было ничего удивительного в летящей стае, но все долго не могли оторвать глаз от высокого окна, провожая взглядом клин, один из концов которого был не в меру вытянут.

Габриэль Берлико буквально вырвала Гаспара из рук матери и, показав его гостям, объявила во всеуслышание, что, невзирая на печальные обстоятельства, она все же просит поднять за него тост; пусть это будет, пояснила она, вызовом силам зла, витающим вокруг невинного дитяти. Жена нотариуса первой подняла свой бокал и пожелала юному Гаспару высоко нести имя Фонтарелей наперекор всем трудностям — а уж Габриэль Берлико наверняка сумеет ему в этом помочь. Ответом на ее речь был еще один раскат грома, и никто не знал, следует ли истолковать это как хорошее или как дурное предзнаменование. Гости разошлись довольно скоро.

Прошли дни, даже годы, но эти крестины так и не изгладились из памяти ломенвальцев. Правда, до тех пор, пока Гаспару не настало время идти в школу, ничего из ряда вон выходящего не замечали ни в гостинице, ни в поселке. Родители Гаспара время от времени являлись навестить сына и уходили, недолго погостив, явно довольные, что продолжают свою полную трудностей жизнь, коль скоро Гаспар избавлен от необходимости делить ее с ними. Старшие сестры Гаспара за день своего присутствия переворачивали все вверх дном, и гостиницу мадемуазель Берлико наполнял адский шум. Потом, когда они убирались вместе с родителями восвояси, на Ломенваль вновь нисходила привычная тишина. Покой окрестных лугов наполнял все уголки вплоть до кухни, и было слышно, как шелестит лес под бездонным небом. Обитатели гостиницы предавались своим повседневным делам, и эхо их шагов долго разносилось по комнатам, отраженное старыми стенами.