В ее глазах он не увидел ни тени страха, только печаль. Она стояла перед ним, ее жизнь была в его руках, и она ничего не говорила в свою защиту. «Я твердо обещаю тебе, Атрет: я никогда не солгу». Его сердце забилось чаще. Одно движение руки, сжимающей нож, и все будет кончено. Или задушить ее…

Его ладони вспотели.

— Я должен убить тебя.

В комнате повисла тишина, нарушаемая только его тяжелым дыханием.

— Я заслуживаю смерти. Я знаю это. Сотни раз заслуживаю.

Сердце Атрета сжалось от ее слов и от выражения ее глаз. В его памяти проплыли лица всех тех, кого он убил.

— Моя жизнь изменилась только по Божьей благодати, — сказала Рицпа.

Атрет отпустил ее. Сжав зубы, он тряхнул головой, как будто пытаясь стереть из памяти все, что она ему сейчас сказала.

— Прости, Атрет, — сказала Рицпа, пытаясь не заплакать и не сделать ему еще больнее. — Я никогда не думала, к чему приведет тот выбор, который я сделала в своей жизни. Моя мама умерла. Мой отец… — Она опустила голову. — Я не задумывалась над тем, что со мной происходит. Больно было уже от одного того, что я жила, а о том, как я живу, вообще думать не хотелось. Но я ошибалась, жестоко ошибалась.

Она положила руку ему на плечо. Когда он резко отпрянул, она инстинктивно напряглась, ожидая удара. Он мрачно сощурил глаза, и она отступила назад, стиснув руки.

Что бы он ни намеревался с ней сделать, ей нужно было сказать самое главное.

— Иисус пролил Свою кровь ради того, чтобы я очистилась от всего того, что сделала. Он отдал Свою жизнь за каждого из нас, простив нам все наши грехи. Он открыл новый путь для каждого, кто хочет по нему пойти, и я пошла. И буду идти, чего бы мне это ни стоило. Я верна Христу всем своим сердцем. И не отрекусь от Него.

Атрет вспомнил, как Хадасса стояла в коридоре темницы. «Вот, Он убивает меня…»

— Он дает новую жизнь и тебе, Атрет, — сказала Рицпа, — тебе только нужно принять ее.

Судя по всему, она думала сейчас о нем, а не о себе.

— И что, я теперь должен, как этот твой Бог, забыть все, что ты сделала? Я должен простить?

— Ты не забудешь это, как и я, — спокойно сказала она. — Пока я буду помнить о том, как жила и до чего опустилась, я буду благодарна Иисусу за то, что Он сделал для меня.

— Я рад за тебя, — усмехнулся Атрет. — Но только не ожидай от меня того же. — Нож в его руке казался непомерно тяжелым. Он привычным движением сунул нож в ножны. — Я ничего не прощу.

Рицпа напряглась, но не сказала ни слова. Она не стала протестовать, спорить, умолять — не стала делать ничего из того, чего он от нее ждал.

— Мне нужно подумать о том, что теперь делать, — категорически сказал он.

— А как же Халев?

— Отлучи его от груди. Начинай прямо сейчас.

Рицпа закрыла глаза, и Атрет увидел, что эти его слова оказались для нее больнее, чем любые побои.

Он направился к двери.

— Никуда отсюда не уходи. Слышишь? Если уйдешь, то, клянусь Тивазом, найду тебя из–под земли и убью.

Вернувшись в гостиницу, Феофил увидел Рицпу сидящей на полу. На руках у нее спал Халев. Он понял, что с Атретом что–то случилось.

— Где он?

— Был здесь, потом ушел.

— Не сказал, куда?

Она покачала головой.

Зная наклонности Атрета, можно было предположить что угодно, с полной уверенностью при этом, что его действия ничем хорошим не кончатся. Напиться. Подраться с кем–нибудь из римских воинов. Или, того хуже, найти какую–нибудь блудницу и провести с ней ночь, совсем разбив сердце Рицпы.

— Пойдем, я провожу тебя в бани.

— Атрет сказал, чтобы я никуда отсюда не уходила, — сокрушенно сказала Рицпа и грустно посмотрела на Феофила. — Я рассказала ему о своем прошлом. Рассказала все. — Она снова заплакала. — Все.

— Бог всегда с нами. — Феофил опустился рядом с Рицпой на колени и обнял ее за плечи, чувствуя, как она вздрагивает от рыданий.

Атрет бесцельно скитался по улицам Гроссето, пока не набрел на одну гостиницу на северной окраине города, вдалеке от гарнизона и легионеров. Там он заказал вино и сел в дальнем углу. Место это было убогим, расположенным далеко от центра города, и собирались здесь в основном портовые работники, которые в выпивке ценили не качество, а количество. Людьми они были шумными, недалекими, но к Атрету никто не приставал.

К шуму в помещении добавлялся шум дождя, падающего на крышу. Атрет пил много, но не мог выбросить из головы то, что ему рассказала Рицпа.

Лгунья, воровка, блудница.

Он не мог забыть ее глаз, в которых отражалось горе, когда она все ему рассказала. По ее внешности никак нельзя было сказать, что когда–то она была такой. Она оставила все, что у нее было, чтобы отправиться с ним в Германию ради него и Халева, и ни разу еще не пожаловалась на трудности. Она спасла его ребенка от смерти. Она воздерживалась от интимных отношений с ним, несмотря на все его усилия заставить ее пойти на сделку с моралью.

Лгунья? Воровка? Блудница?

Атрет застонал и ударил кулаком по столу.

Вокруг сразу все замолчали. Подняв голову, он увидел, что все смотрят на него.

— Что уставились?

Все снова отвернулись, делая вид, что он их не интересует, но Атрет чувствовал, что в помещении повисла некая напряженность. Конечно, они посчитали его ненормальным. Он чувствовал, как сильно бьется его сердце, как стучит у него в висках. Может быть, он и вправду сошел с ума.

Он заказал еще вина. Вино незамедлительно принес сам хозяин гостиницы, который не посмел даже взглянуть ему в глаза. Атрет наполнил кубок и сжал его в руках.

Что же ему теперь делать после всего того, что Рицпа ему рассказала? В Германии он бы ее сразу убил. Этого обязательно потребовали бы старейшины. При одной только мысли об этом Атрета бросило в холодный пот, и он не понимал, почему он так на это отреагировал.

Лгунья, воровка, блудница. Эти слова постоянно крутились у него в голове.

Он положил голову на руки. А кто он сам? Убийца.

Он хотел вернуться домой, в Германию! Он хотел вернуться к той жизни, которой жил до того, как узнал о существовании Рима. Ему не хотелось больше ни о чем думать. Он хотел, чтобы в его жизни снова все было легко и просто. Он хотел покоя.

Но разве жизнь была когда–нибудь простой? Знал ли он вообще, что такое мир и покой? Как только он подрос достаточно для того, чтобы держать в руках нож, а потом и фрамею, его стали учить воевать. Он постоянно воевал против других германских племен, вторгавшихся на их территорию, а потом и против римлян, которые стремились поработить его народ. Разве они в этом не преуспели?

Десять лет он провел в неволе, не имея возможности свободно вздохнуть; ему приходилось постоянно сражаться за свою жизнь, забавляя толпу.

Отодвинув стул, Атрет встал и нетвердым шагом направился к выходу. На улице шел дождь. Перед дверью германец обо что–то споткнулся и услышал тихий стон. Выругавшись, он уперся рукой в дверной косяк и посмотрел под ноги. С его дороги поспешно убралось что–то маленькое и худое. Девочка. Она прижалась к стене и уставилась на Атрета широко раскрытыми испуганными темными глазами. Лицо у нее было бледным и изможденным, черные волосы — свалявшимися и растрепанными. На вид ей было лет десять–двенадцать, ее одежда была грязной и изорванной.

«Я жила, где придется. Под мостами, в пустых ящиках возле пристани, на ступенях…»

Атрет закрыл глаза и снова открыл их, думая, что, наверное, он слишком много выпил и поэтому ему померещилась Рицпа в детском возрасте. Но девочка не исчезала. Она сильно дрожала, то ли он холода, то ли от страха, этого он понять не мог. Скорее всего, от того и другого.

Когда германец зашевелился, она вся сжалась, вероятно, мечтая исчезнуть с его глаз.

— Не бойся, я тебя не трону, — сказал Атрет, доставая из своего мешочка монету. — Вот. Купи себе что–нибудь поесть. — С этими словами он протянул монету девочке.