Сделай это, — твердил он себе, — просто сделай это, и все.

Глядя в голубые глаза германца, Рицпа увидела в них бесконечную муку и поняла, что он задумал. Но она не испугалась, а почувствовала к нему огромное сострадание. Она нежно дотронулась до его лица. Он закрыл глаза, как будто ее прикосновение причинило ему боль.

— Он везет нас не в лудус, Атрет. Поначалу я тоже так думала, но теперь я знаю, что мы едем не туда.

— А куда, по–твоему, он нас везет? — Большой палец его руки нащупал пульс на ее шее. Теплый. Живой. И почему именно ему выпало лишить ее жизни?

— Мы уже проехали городские ворота.

— Ворота?

— Мы уже давно не в Риме. Мы за пределами городских стен.

Его рука ослабла.

— Но этого не может быть. Ведь лудус… — Тут повозку сильно тряхнуло, это отозвалось в голове Атрета резкой болью. Застонав, он крепче ухватился за край повозки, пытаясь удержаться, но в глазах у него снова потемнело.

Рицпа поддержала его, как могла. Она никогда еще не видела его таким побледневшим, поэтому испугалась за него.

— Феофил не возвращает тебя в лудус, Атрет.

— А куда он меня везет?

— Я не знаю. — Она прикоснулась рукой к его щеке. — Тебе надо лежать.

Перед глазами Атрета предстал длинный темный тоннель.

— Капуя, — со стоном произнес он и снова лег. Он был слишком тяжел для того, чтобы Рицпа держала его у себя на коленях. Он опустил голову на пол повозки и застонал. — Он везет меня в Капую. — Атрет снова вспомнил нору, крошечную камеру, в которую его заперли в первый же день. Там не было возможности даже сесть и вытянуть ноги. Его продержали несколько дней в полной темноте, пока не решили, что он уже сошел с ума. — Лучше умереть.

Рицпа приподняла его голову и снова положила себе на колени.

— Мы едем не на юг. Мы едем на восток.

На восток?

Куда же их вез Феофил?

Рицпа снова вытерла у Атрета со лба крупные капли пота, и ей захотелось облегчить его страдания и боль.

— Успокойся, Атрет. Мы в Божьих руках.

Германец хрипло засмеялся и вздрогнул от боли.

— Ты думаешь, что твой Бог сможет вытащить нас отсюда?

— Бог всегда заботится о нашем благе. Он дает нам будущее и надежду.

— Надежду, — горько усмехнулся Атрет. — На что можно надеяться в этой повозке?

— Для тех, кто верит, все к лучшему.

— А я ни во что не верю.

— А я верю, и не важно, веришь ты, или нет, — мы оба призваны служить Ему.

Непоколебимая вера этой женщины не признавала никакой логики.

— Я снова в цепях, ты и ребенок со мной. Это говорит только об одном.

Рицпа медленно разгладила пальцами его брови и улыбнулась.

— Бог проводил меня и не через такие испытания.

Атрет открыл глаза и посмотрел на нее. О чем она сейчас говорила — о той ночи, когда они покидали виллу в Ефесе? Или о битве на корабле?

— Не Бог тебя проводил через них, а я. — Атрет снова закрыл глаза, не в силах выдержать ее пристальный взгляд, и задумался о том, как эта женщина может оставаться такой спокойной в подобной ситуации. Что придает ей силы? — Я проведу вас и через это испытание. Как–нибудь.

— Ты–то нас как раз и не проводил. Ты всегда вел нас только к бедам, но не от них.

Атрет уставился на нее, почувствовав себя оскорбленным.

— Ты хочешь сказать, что это твой Бог защищает тебя?

— Я это знаю.

Он опять хрипло рассмеялся.

— А кто спас тебя от Серта? Кто спас тебя от македонцев?

— А Кто бесчисленное количество раз спасал тебя от неминуемой смерти? Ты хочешь сказать, что до сих пор жив по чистой случайности?

— Я спасал себя сам. — Атрет нахмурился, внезапно вспомнив о том, как Феофил помог ему справиться с пиратами на корабле. Без помощи сотника он ничего не смог бы сделать.

— Неужели в твоей жизни никто и никогда не становился между тобой и смертью?

— Становились, когда это им было выгодно. — Интересно, подумал Атрет, сколько получит этот римлянин, когда доставит его к Домициану.

— Бог спасет нас и на этот раз.

— Не надейся на Бога, Которого ты не видишь и Который допустил, чтобы Его Сына распяли. Что хорошего Он сделал для Хадассы?

— Только благодаря Божьему Сыну во мне живет надежда. Вся моя надежда в Нем. — Рицпа нежно убрала волосы с его лба. — Даже моя надежда на тебя.

У Атрета так сильно болела голова, что он уже совершенно не хотел не только спорить с этой женщиной, но даже вникать в смысл ее слов.

Атрет услышал, как к ним приближается стук лошадиных копыт. Этот стук копыт по тяжелым камням римской дороги болезненно отдавался в его больной голове. По лязганью металла Атрет понял, что это были римские воины.

— За нами никого нет, — сказал кто–то.

— Туда, — раздалась команда Феофила, и повозка резко подскочила, сворачивая с дороги. Атрет снова застонал от боли, перед закрытыми глазами поплыли цветные круги. Ему хотелось провалиться во тьму, в забытье, чтобы не чувствовать никакой боли и не думать о том, что ждет его впереди. Но это ему не удавалось.

Довольно долго они ехали по мягкой земле. Атрет понял, что они отъехали далеко от основной дороги.

Феофил говорил редко, да и эти немногие слова были непонятны Атрету. Когда они, наконец, остановились, к повозке подошел какой–то римлянин.

— Смотри в оба, пока я выведу его из повозки.

Атрет услышал, как от повозки отстегивают цепи, потом почувствовал, как их вынимают из колец его кандалов.

— Мы в гипогее Гауденция Сервера Новация. Его правнучка, госпожа Альфина, христианка, — сказал Феофил, снимая с Атрета кандалы. — Прости меня, что я так тебя ударил, мой друг. — Он взял Атрета за руку и без особого труда помог ему приподняться. — Времени на объяснения у меня просто не было. — Он подставил плечо, чтобы Атрет мог опереться. — Да ты бы и слушать не стал.

Атрет пробормотал себе под нос что–то явно нелестное, и Феофил улыбнулся, приняв на плечи всю тяжесть веса германца.

— Вместо того чтобы ругать меня на германском, мог бы поблагодарить меня на греческом.

— А мы думали, что ты везешь его обратно в лудус, — сказала Рицпа, устыдившись того, что засомневалась в Феофиле.

— Это с удовольствием проделал бы любой из тех, кто был там, в гостинице, — сказал Феофил, помогая Атрету выбраться из повозки. — Вот почему до беспорядков дело там не дошло. В Риме все хотели бы видеть этого упрямца и глупца снова на арене.

Рицпа взяла в руки корзину, в которой спал Халев. Из строения, походившего на мавзолей, выбежали два человека. Феофил передоверил Атрета их заботам и вернулся к своим воинам.

— Апулей, друг мой. Благодарю тебя. — Сотник обменялся с ним рукопожатием. — Чтобы Домициан не имел удовольствия допрашивать тебя, не возвращайся в преторию. — Достав небольшой свиток, он протянул его воину. — Возьми и отправляйся в Тарент. Отдашь его Юстусу Минору, и никому больше. — Феофил хлопнул его по плечу. — Ну а теперь скачи.

Воин что–то тихо сказал ему в ответ и протянул ему какой–то мешочек, после чего сел на коня. Потом он вскинул руку в знак приветствия.

— Да хранит тебя Бог, мой господин. — Другие воины проделали то же самое.

— И вас, мои друзья. Да пребудет Бог с вами.

Апулей повернул коня и поскакал галопом по полю, в сторону главной дороги, остальные воины поспешили за ним.

Рицпа опустила Халева в корзину и подошла к Феофилу. Со слезами она опустилась перед ним на колени и обняла его ноги,

— Прости меня, — сказала она, плача. — Я не должна была сомневаться в тебе.

Сотник подхватил ее и поднял на ноги. Прикоснувшись к ее подбородку, он улыбнулся.

— Ты уже прощена, Рицпа. — Потрепав ее слегка по щеке, он заговорил более деловым тоном. — Не думай больше об этом. Если бы твой испуг не был таким естественным, то неизвестно, как бы все обернулось там, в гостинице. Так что твои сомнения сослужили добрую службу.

Халев проснулся и заплакал. Феофил прошел мимо Рицпы к корзине и взял малыша на руки. Халев закричал громче.