Кронария зажала руками рот и яростно замотала головой, а потом выкрикнула хриплым от ужаса голосом:

– Никогда! Я никогда не напишу это! Боги… Никогда!

Лея пристально посмотрела на побледневшую мачеху и спокойно произнесла:

– Ну, что ж, нет так нет. Оставайся гнить здесь дальше. Палий собрался жениться на дочери Царя Антубии, и после свадьбы тебя отправят на нижний этаж Саркела. А там, сама понимаешь, жить тебе останется только до первого большого прилива… Твоему бывшему ты зачем теперь нужна… живая? А Аруцию ещё меньше осталось – поговаривают, что кормилице уже надоело сидеть здесь ни за что. Приспит она случайно мальчонку – и свободна, вернётся домой, к семье… Прощай!

Лея встала и пошла к двери. До неё оставалась пара шагов, когда с топчана тихо прошелестело:

– Не уходи… я… напишу…

Девушка вернулась к столу и вытащила из внутреннего кармана плаща несколько листков бумаги и принадлежности для письма. Кронария уселась на табурет и в слабом свете догорающего факела начала писать под диктовку, неуклюже ухватив слабыми пальцами перо:

«Я, Кронария Корстак, урождённая Вермокс, этим письмом подтверждаю, что мой единственный сын Аруций, рождённый четырнадцатого числа восьмого месяца пятьсот двадцать третьего года от создания Нумерии, рождён не от моего законного мужа, Повелителя Нумерии Палия Первого из рода Корстаков, а от…» – перо замерло, и Кронарии посмотрела на падчерицу.

– Но ведь Освел и Беркост здесь совершенно не причём! Его отец – твой двоюродный братец Сидрак Тортран, в котором тоже течёт кровь Корстаков. Лея, что ты задумала?

Та, с горящими глазами и твёрдо сжатыми губами, сурово глянула на мачеху:

– Если они не причём – это им никак не повредит. Да и не в твоём положении печься о шкуре этих дворцовых кобелей. Пиши, возможно, этим ты спасёшь своего драгоценного Сидрака!

Кронария задумалась на мгновение, и тяжело вздохнув, вывела: «…Сидрака Тортрана» и поставила свою подпись.

Спустя несколько минут были написаны и два других письма, где Галиган Освел и Хайрел Беркост так же признавались единственными настоящими отцами Аруция. Поставив последнюю подпись, Кронария попробовала ещё раз поторговаться.

– Какие гарантии я могу получить от тебя? Ты ведь должна мне что-то пообещать за эти письма! Как я узнаю, когда мы с моим мальчиком выйдем из этого проклятого места?

Собирая листы с просохшими чернилами, Лея усмехнулась:

– Гарантии? Только моё слово. Ты же понимаешь, что никто, слышишь, никто не должен знать о нашем договоре, иначе ты просто не доживёшь до свободы.

Кронария закивала и окончательно сдалась. Впрочем, у неё не было выбора. Лея сложила драгоценные листы в потайной карман и уже у самой двери обернулась:

– Я вижу, ты простыла в этом подземелье. Тебя лечат?

Узница, уже усевшаяся на кровать и натянувшая на худые плечи в грязной рубахе тёплое одеяло, отрицательно мотнула головой.

– Я поговорю с Лабусом и постараюсь передать тебе лекарство. Но… – палец опять прижался к губам, и Лея толкнула тяжёлую дверь. Удивительно, но стражник не подслушивал. Он мирно дремал, сидя на каменном полу.

Вернувшись во дворец, она первым делом припрятала в комнате принесённые письма. Половина дела была сделана. Важные бумаги она заполучила, но теперь их требовалось сохранить.

Её комната для этого совершенно не подходила – для проныры Рустия во дворце не существовало мест, куда бы он с лёгкостью не засовывал свой любопытный нос. Сбросив пропитавшийся вонью и сыростью подземелья плащ, Лея присела в своё любимое кресло и задумалась.

– Ты посмотри на неё! Сучка мелкая! На отца орать вздумала! – Палий метался по комнате, как раненый носорог, сокрушая попадающуюся на пути мебель. – Она, видите ли, благодаря мне не пойдет никогда замуж! Ещё и угрожать вздумала! Да я её… – хрустальный подсвечник просвистел в воздухе и с силой ударился в стену, брызнув в разные стороны тысячей сверкающих обломков.

Лабус спокойно стоял у двери, пережидая бурю, и мысленно прикидывал, что ещё осталось в комнате неразбитого.

– Я ей покажу, как меня убийцей выставлять! Меня, родного отца, назвать негодяем! Дрянь неблагодарная! Запереть её в комнате на хлебе и воде! И с первым же кораблём в Антубию! За первого попавшегося заморыша безродного выдам!

Палий отшвырнул ногой стул и, тяжело дыша, свалился на жалобно скрипнувший под ним диван.

– Не факт, что с первым же. Ещё неизвестно, согласится ли царь с вашим предложением.

– А не согласится… говнюк он тогда, тестюшка мой драгоценный! – Палий отдувался на диване, вытирая потное лицо платком размером с хорошую скатерть. – В его черномазии полно, что ли, таких девок? Ишь, вспыхивает, как солома, и отец ей – Повелитель! – не указ! Она его гаремное хозяйство быстро научит строем ходить.

По лицу Палия скользнула довольная улыбка. Лабус пожал плечами:

– Может быть, может быть… Только у них бабы тоже не промах. До меня слухи дошли, что в гареме за спиной царя намертво сцепились между собой две его старшие жены – мать Хантумы Залима и её соперница Даура, у которой своя дочь в девках засиделась. И один из вельмож проболтался, пока я его после вашего застолья в чувство приводил, что Гульмира намного красивее своей сестры будет.

Палий хмыкнул. По большому счёту, ему было глубоко наплевать, которую из дочерей пришлёт Магдар ему в жёны. Его вполне устроила бы и темнокожая Кшанти, уже две недели не покидавшая его спальни. Он запросто объявил бы её своей женой, но черномазого наследника, избавьте Боги, Нумерия ему уж точно бы не простила.

Сметая мебель и грозно топая ногами, он, конечно, в глубине души прекрасно понимал, что очень виноват перед Леей. Но свидетели его – Боги Истинные и Вечные – он и правда не знал, что девчонка настолько сильно любит этого… Дар-тона Орстера! Нет, ему докладывали, конечно, что бегают они в парк на свидания, но… побегают и успокоятся, кто в молодости глупостей не совершал.

Она всё равно должна будет выйти замуж, он – никогда не сможет жениться и покинуть службу, если только не пожелает покрыть себя вечным несмываемым позором. И они оба об этом прекрасно знали… но вот, поди ж ты…

Палий глубоко вздохнул и, отгоняя от себя тяжёлые воспоминания, уставился на Лабуса. Тот продолжал невозмутимо стоять у двери.

– Притащил свои склянки? Давай, начинай старую развалину превращать в молодого красавца. Ох, и не завидую я тебе! Что будешь делать-то, если вдруг не получится? И покатится твоя седая головушка, подметая бороденкой мусор на площади… Чего замер? Давай!

Лекарь выставил на стол несколько пузырьков и флакончиков, смешал содержимое двух из них в стакане и поднёс Палию. Тот скривился, но выпил всё до последней капли. Несколько минут Лабус объяснял прислужнику, что за чем и как пить, потом проводил Повелителя в дворцовую мыльню, где была приготовлена ванна с целебным отваром из цветков сентралии, снимающей усталость и придающей упругость обвисшей коже.

После ванны два здоровый помощника лекаря уложили расслабленного Палия на стол и долго разминали и растирали рыхлое тело, умащивая его драгоценными маслами. Лабус внимательно следил за процессом.

Он не тешил себя надеждой, что прописанный им курс сотворит чудо, и через две недели старый и больной Палий сможет молодым бычком скакать возле смуглой заморской тёлочки. Но… выдержать долгую и нудную церемонию, а главное, последующую за ней ночь, вполне.

Возвращаясь вечером к себе, в дверях комнаты, где дворцовые лекари и их помощники вели приём больных, он неожиданно столкнулся с Леей. Она покраснела, опустила глаза и быстро шмыгнула мимо.

В комнате было пусто, только его помощник, добродушный малый Бисар, которому уже доверялось накладывать повязки и смешивать несложные составы из трав для лечения поноса, сидел у окна. Он тихонько напевал песенку про весёлую старушку, решившую продать за ненадобностью своего деда, и что-то толок в каменной ступке.