Звездами задернуты

Ночей потолки,

Их тяжесть во все стороны,

Попробуй, опрокинь!

Каждая, хоть глаз коли,

Набита темнотой,

Над грядками, над вязами

Входила на постой,

Внизу овчарки ляскали

В тоске сторожевой.

Они страшились облака,

Пичужек на кусте

И шорохов, что под боком

Тащила в уши волоком

И сбрасывала степь:

Голоса кузнечиков,

Треска трав,

Блеска уздечек

И таборной речи,

Нацелившей глаз в хутора.

То целятся лошадники,

Идут поставщики,

Четвероногих краденых

Ночные знатоки.

Уж выслежены подступы,

Овчарки нипочем,

Как будто ватной поступью,

Как будто воды в ростепель,

В ворота конь течет.

Он льется прямо за угол

И гонит тени ног, —

Вдруг у стойла, за ухом —

Свет, крик, брёх.

Выбегали конюхи,

Махали фонарем,

Сигали тени под ноги,

Как будто знают ход они

И заодно с ворьем.

Глаза кружили петлями,

Но вещи не ответили б, —

Хоть бейся до слезы! —

Как мертвые свидетели,

Забывшие язык.

И люди в седла подняты,

И треплют повода,

И свора лаем гонит их

По свежести следа.

Всей высотой смыкала чаща

Сырых ветвей смолистый вес.

Передо мной, как бред навязчив,

Кустарник шел наперерез;

Он был подростком настоящим,

Задирой был и в драку лез.

Он привыкал к игре военной:

Отбит один — бежит другой,

Он угрожал болотным пленом,

И, как взаправдашний огонь,

Сушняк взрывался под ногой.

Я чащу знал, как знаю утварь

Свою в дому, я шел, пока

Сквозная синяя доска

Стволы раздвинула, легка,

И вдруг — лужок, и вдоль лужка

Как будто в локте перегнута

Ручья гремучая рука.

Там, коченея между трав,

К земле, как к родине, припав,

Забыв труды и стремена,

Сверкали кости скакуна.

В высоких ребрах, где когда-то

Текла, играя, быстрота,

Топтался ворон вороватый,

Лопух качался у хребта —

Как мусор сохла быстрота.

Ручей летит под бережком,

И тот же норов ходит в нем,

С луной и солнцем переменчив,

То он ворчит, как жидкий гром,

То на таком поет наречьи,

Как будто плачет серебром.

И все б ему бежать — куда?

Глядеть, как блещут города,

Ловить людей чужую речь,

Греметь, и плакать, и беречь,

Смывая версты и мосты, —

Дыханье той же быстроты.

Пускай костяк из-за куста

Кричит, что это суета,

Но есть иной игры закон,

Как сон, как жажда тянет он,

И ворон, дергая ребро,

Такой же движется игрой.

И если вдруг — удар ножа

Иль пули — все-таки бежать

Вперед и грохнуться мешком,

И тут, в последний раз, ничком,

Теряя землю из-под ног,

Еще податься на вершок!

Хитра стихия. Осторожно

Войдет, наляжет на рычаг.

Но есть на площади морозной

Сторожевая каланча.

Там изваяньем спит пожарный

В тулупе, пахнущем овцой,

И каски, медью самоварной

Вдоль стенки выстроясь попарно,

Летят начищенным лицом

Навстречу той злодейской спичке,

Что спит, уткнувшись в коробок, —

Родоначальницей тревог.

В ней реки огненные рыщут,

В ней дым запрятан до поры.

Она проснется и засвищет,

Ударит в ведра и багры, —

И всё: от коек до конюшен

Отбросит теплый недосып —

И прянут в упряжки наружу

Четвероногие жильцы.

Но мирен храп досужей спички,

И на зубах у жеребцов

Хрустит овес, и кто отыщет

В дежурстве, пахнущем овцой,

Лицо огня и запах стычки,

Которой ждет, как лед горда,

Холодный выходец — вода?

Она пока еще в запасе

Должна от ярости потеть,

И плечи скользкие вертеть,

И в крик кричать, что тошно спать ей

В такой тюремной тесноте,

Что лучше стать речонкой тощей,

Бежать и петь прохладной рощей

С листком березовым во рту…

Она, повизгивая, вскочит

И вдруг пойдет на высоту

Между стропил и переборок, —

И человек увидит вдруг,

Как двух стихий сойдется норов,

Чтоб пеплом скорчиться к утру.