1956 Вечер Александра Блока (Из поэмы «Молодость») Туманной памяти внимая, Я воскрешаю этот год. И вот он — Белый вечер мая, К театру хлынувший народ. Дверей распахнутые створки, Волненье, говор, теснота И от партера до галерки Заполоненные места. Задернут занавес. И где-то За ним, вот здесь, — так недалек! Он сам — «Дитя добра и света». Он сам, Волшебник слова — Блок! И вот уж словно легкий ветер Прошелся. Занавес открыт. И вот уж слово о поэте Корней Чуковский говорит. И голос звонкий и высокий Поет магические строки, Как «ворон канул на сосну», Как «тронул сонную струну». России образ, Тень Равенны. В снегах двенадцать без креста — Он все напомнил вдохновенно. Ушел. Все стихли. Ждут. А сцена Светла, огромна и пуста. Все ждут. И вдруг неслышной тенью На сцену слева он шагнул И встал. Еще шагнул. В волненье Ему навстречу колыхнул Весь зал, вставая, гул приветствий, Аплодисментов бурный шум. А он стоял, застыв на месте, Весь в черном, строен и угрюм. Стоял, пережидал… А в зале Со скольких мест — не сосчитать — Стихов названья выкликали, Его просили прочитать. Когда ж возможность отозваться Пришла к поэту, он сказал Усталым голосом: «„Двенадцать“ Читать я не умею», — Зал Притих. И голос глуховатый «Седое утро» стал читать. И он, влюблявшийся когда-то, Опять влюбляется, опять. Опять лепечут колокольцы, Опять разлуки боль в сердцах, Опять серебряные кольцы Блеснули на ее руках. Опять все молодо. И снова Россия, Русь, Ермак, тюрьма, И вновь над полем Куликовым Зарей пронизанная тьма. И пусть копье дрожит и гнется, Стальные ломятся щиты, И пусть над степью ворон вьется — Не пропадешь, Не сгинешь ты! И как раскаяться, расстаться, Оставить боевой редут — Там, впереди, уже двенадцать В снегах с винтовками идут… Тревоги полный голос Блока Дышал грядущего судьбой, Как бы в раздумье, одиноко Он сам беседовал с собой. Он был как ясное виденье, Светловолос и сероглаз. И не угрюмство, Не паденье — Крылатый стих летел на нас. И пусть мы строки эти знали, И пусть они знакомы, пусть, — За ним неслышно повторяли Мы эти строки наизусть. И молодых сердец биенье — Все было — Так и назови — Не только знаком уваженья, Но и раскрытием любви. В любви к нему, К его России Иная зрела в нас любовь — К России той, что в дни иные Расплатой за года глухие Детей своих теряла кровь, Что, землю кровью обагряя, На небывалый встала путь… И зал от края и до края Гремел. Душили слезы грудь. И вместе радость накипала. И памяти уже невмочь Припомнить, как тогда из зала Мы в белую шагнули ночь… 1956
Ленинградская гравюра День — как на дереве гравюра, Где ярок свет и тень резка, Где льдом покрытая, как шкурой, В граниты врезана река. В садах деревья, словно смерчи, Застыли в инее седом, И в купол неба смело вчерчен Рукой искусной каждый дом. Пронзает воздух луч веселый — И каждый штрих горит ясней, И клочья снега, будто седла, На спинах клодтовских коней. И Невский, длинной панорамой Развертываясь прямиком, Летит к Неве и ввысь упрямо Взлетает золотым штыком. Сработал мастер нелукавый Весь этот взлет, и тень, и свет, Все, что не меркнет в лаврах славы, Не увядает сотни лет. 1960 «Конопляники. Клевер. Полынь…» Конопляники. Клевер. Полынь. Край, что с детства вошел в мое слово, Ты меня не забудь, не отринь, Не суди меня слишком сурово. Ты, как в детстве, повей надо мной Той веселой березовой рощей, Ты дохни мне опушкой лесной, Где черемуху ветер полощет. Материнскую ласку верни, Прошуми на рассвете хлебами, Родником под горой прозвени, Затеряйся в хлебах за холмами. Тихим словом, что шепчет не раз Материнское сердце в разлуке, Вспомяни меня в трудный мой час, Протяни мне родимые руки. Сколько лет от тебя я вдали, От твоей первородной теплыни!.. Мне бы горсточку тульской земли, Мне бы веточку тульской полыни! |
