1963 Свой почерк «Ищи свой почерк…» — часто говорили Мне знатоки. Но что такое почерк Художника? Замысловатость линий? Причудливое сочетанье красок, Звучаний, ритмов, острота метафор, То, чем в итоге говорит искусство? Но разве только в том его итог? И разве краски — это только краски, Как цвет зари, как синева озер? И слово — только чистое звучанье, Как шелест ветра, как напев ручья? Ведь и заря не только краски дарит, Ведь и ручей не попусту поет — То, перед нами душу открывая, Их языком природа говорит. И разве наш язык, что нам дарован Природою, как несравненный дар, И разве право быть владыкой красок, И сила чудотворная Орфея, Что даже камни двигала когда-то, — Да разве это может все распасться На только краски, только ритмы, только На те слова, что стали как скелеты, На музыку, лишенную души? Нет, почерк — это значит: росчерк бури, И колыханье зыби океанской, И гнев, грозе подобный, и любовь, Что сердце на огонь кладет, не дрогнув, И мужества кремневое упорство, И болью опаленная душа, И даже слезы, что подобны ливню… Найди тот почерк — и в твоем искусстве Взыграют сразу линии, и краски, И звуки, и метафоры, и снова Оно, подобно древнему Орфею, Бездушный, мертвый камень оживит. 1963 Русской природе Не разойдется, не расстанется Моя судьба с твоей судьбой. Ты с детских лет моя наставница, Я жил тобой, Дышал тобой. И, как друзей зовут на выручку, Я звал тебя, живой родник. Я к соловьям твоим на выучку Ходил, как робкий ученик. Твоих снегов, Твоих подснежников Дыханье вешнее ловил, Дроздов, трещоток, пересмешников Сам пересмеивать любил. В твоих черемух пенных кружево Лицо и руки окунал. Я замирал, когда подслушивал Колосьев шепот у канав. Как неземному откровению, Внимал бубенчику ручья. Твоих громов и молний рвением Свою строку наполнил я. И опалил ее морозами, И закалил, чтоб стала в строй, И напоил твоими росами, И озарил твоей зарей. И чтоб душой дышала русскою, Я твоего ей дал тепла, Чтоб не кривой тропинкой узкою — Большой дорогой к людям шла. 1963
Мать качает меня на руках… Мать качает меня на руках… Деревянный домишко продрог. Он по крышу — в снегах. Он — в глуши, он вдали от дорог. Тишиной начинается век, не затишьем ли перед грозой? Тишина — как струна — в деревнях, в городах, На проселках, на трактах, над России извечной красой. Тишина. Немота. Все языки молчат. Глухота. Только мерзлые вешки по трактам торчат. Мать качает меня на руках… «Баю-бай, — мне поет, — засыпай, — мне поет, — Засыпай!..» Спит Россия в снегах. Воют волки в ночи. Водят свадебный хоровод. Спит тревожно Россия. Невидимый копится гнев. Где-то искра готовит пожар. И, свободою захмелев, Где-то точат уже для грядущих расправ топоры, И в затворах грядущие молнии спят до поры. Мать качает меня на руках… «Баю-бай!..» И трещит керосин. И, качаясь, дрожит огонек. И качаются тени, на низкий ложась потолок. Ходит вьюга по крыше и с воем влетает в трубу. Новый век, начинаясь, мою начинает судьбу. Тишиной, немотой, глухотой начинается век. Но горят перед ним уже тысячи огненных вех. Он вот-вот — и коснется революций великих огня… Мать, качая, вручает великому веку меня. 1964 О моей России Не потому ли я к моей России Припал, Прирос, Корнями в землю врос, Что тульские рассветы оросили Мой первый вздох Живой росой с берез? Не потому ль горю ее гореньем, Что вырастал я в том краю глухом, Среди раздолий, где бродил Тургенев, Что тот же слушал перепела гром, Что тот же говор Тех же деревушек Подслушивал, Оттачивая слух, Где речка Снежедь в перелесках кружит, Где разбежался вольно Бежин луг? Что воду родников ее студеных То черпал ковшиком берестяным, То просто пил из ковшика ладоней И хлебом заедал ее ржаным? Что, слушая напев ее «страданий», Я сам страдал, Как будто сам слагал, О чем скрипели сохи, Пели сани, Чем надрывались горла запевал? Не потому ли о России слово, Как чистый ключ, Как первый снежный хруст, Поет во мне, Живет во мне, И снова Оно само С моих слетает уст? |
