1961 «Может быть, потому…» Может быть, потому, что я в детстве ходил босиком По траве, по весенней меже, по осеннему жнивью, Прикасался щекою к дубам, и к березам, и к вязам, И руками кору их шершавую гладил, И смотрел, как на чудо, на вспыхнувший первый подснежник, Словно музыку, слушал и шорох листвы, и ручья лепетанье, Кукованье кукушки и перепелов перекличку, — Может быть, потому и сейчас не как гость я вступаю в природу, «Здравствуй!» — шепчут мне сосенки. «Здравствуйте!» — я отвечаю. Со степенною елью веду разговор я степенный, Понимаю язык тростника, ручейка и рябины, Будто сам становлюсь тростником, ручейком и рябиной. И стремительной ласточкой, режущей крыльями небо, И скворцом, что дает позывные с высокой скворешни. Может быть, потому и весной молодею, старею под осень, На рассветной заре веселюсь и грущу на закате, И молчанью учусь у безмолвия звездных ночей, И учусь красоте у цветка, что незримым художником создан. Я с природою слит, словно капля с волной в океане, Но и капле дана первозданная жажда полета, Чтоб, взлетев над волной, отразить глубину океана. 1962 «Мой мозг работает…» Мой мозг работает. Мой мозг Вбирает все в себя, как воск: Журчанье струй, Круженье троп, Деревья, вросшие в сугроб, Полет пылинок, Бег планет, И ночи мрак, И полдня свет. Но он не слепок восковой, Не слиток мертвый — он живой: Он может мыслью луч разъять, В турбину молнию вобрать, Огонь души вдохнуть в слова, Услышать, как растет трава. Он, вечно юн и вечно нов, С извечных тайн сорвать покров Спешит… Работает мой мозг, Чтоб мир податлив стал, как воск. 1962 «Я все немею перед красотой…» Я все немею перед красотой, Я замираю перед высотой, Я радуюсь лесному ручейку, Где в брызгах смеха — искорки слезы, Я руки простираю к ветерку, Предвестнику живительной грозы. Я открываю утро, словно дверь В неведомое, полное чудес. Бери его, любою мерой мерь, Прикинь его на цвет, на вкус, на вес, — Оно безмерно. Вечной новизной Оно всю жизнь горит передо мной. Я все никак привыкнуть не могу Ни к снегирям на розовом снегу, Ни к шороху капели по весне, Ни к первым ядрам грома в вышине. И все грущу от песенки простой, И все немею перед красотой. 1963 Мадонна И нет конца. И жизнь бездонна. И бесконечна красота. Во всех веках жила Мадонна, Задолго до того холста, Что тонкой кистью тронул гений, Запечатлев земной родник, Земных достойный песнопений, А не бесплотный постный лик. Не потому ли и небесным Он был земными наречен, Что здесь, в кругу земном и тесном, С мечтой извечной обручен. Мечта земное возвышала Над приземленной нищетой, И все, что высотой дышало, Звала небесной красотой. Но в этой жизни быстротечной, Горя немеркнущей весной, Она останется навечно Нечеловечески земной. 1963 Стада идут с гор Стада сгоняют с пастбищ горных, С лугов, с подоблачных высот. Ступая важно и покорно, Поток их медленный течет. Над цепью горных исполинов Горят слепящие снега. Быки идут, как властелины, Подъяв чугунные рога, Как драгоценные короны, Как непреложной власти знак. За ними вслед идут их жены С извечной кротостью в глазах. И, озирая для порядка Походный строй своих полков, Идут с пастушеской повадкой Овчарки чуткие с боков. И чабаны, как в древней сказке, В папахах, в бурках, для острастки Поводят змеями кнутов И скачут, сдерживая пляски Своих горячих скакунов. Их кожа солнцем так прошита, Так резок этих лиц овал, Как будто мастер из самшита Их терпеливо вырубал. Им месяцами был неведом Семейный быт, Домашний дым. Они меж звезд вели беседу, Язык их был понятен им. Они внимали водопадам И грозным возгласам грозы, И облака ходили рядом Среди чистейшей бирюзы. Их сны глухие озаряли Костры ночные да луна, И лишь тревожный вой шакалий Касался воплями их сна. И вот уже родные склоны. Осенний день. Осенний цвет. Овец мохнатые рулоны За ними катятся вослед. Мычанье, блеянье и топот, Овчарок — для порядка — лай. Идут, плывут сплошным потоком… Скорей, художник, не зевай, Бери палитру — и мгновенно Пиши. Минута дорога. Стада идут. Быки степенно Несут державные рога. |
