— Кланяюсь тебе, владыко Филарет, — промолвил священник. — Я знаю, что вы с князем узники замка. С праздником вас, родимые россияне. — Он засуетился, принёс потир, полный вина, три чаши, блюдо с просвирами. — Вот угощение вам в честь Животворящего Креста Господня.

Откланявшись, священник Пимен ушёл. Михаил взялся разливать в чаши вино. Подняв чашу, произнёс:

   — Да не приму грех на душу и поздравлю Фёдора Никитича с царствующим сыном Михаилом Фёдоровичем.

Но, сказав это, Михаил увидел на лицах Филарета и Василия чрезмерное удивление.

   — Господи, неужели вы ничего не знаете? — спросил он.

   — Мы в неведении, — ответил Филарет.

   — Но это правда, владыка. Твой сын Михаил избран всенародно Земским собором и летом венчан на царство.

   — На муки его вознесли! — с глубокой горечью произнёс Филарет. — Немощен он, и духу в нём крепкого нет. О-ох, досада-то какая. — И Филарет поставил нетронутую чашу с вином на стол.

   — Владыка, не отчаивайся. Так угодно было Всевышнему, — попытался поддержать дух Филарета Михаил.

   — И впрямь, Филарет, не гневи Бога. Твой сынок возмужает и будет достойным государем, — поддержал Михаила князь Василий.

   — Не утешайте меня, радетели. Я знаю, что говорю, и дело не только в том, что сын мой слаб телом и духом, а в том, что алчущие почестей, власти, богатства нашли угодного себе государя. Инокиня Марфа, моя печальная супруга, всех Салтыковых и Челядниных подпустит к государеву кормлению. Они же, аки волки голодные, будут терзать Русь!

   — И как же быть теперь, владыка? — спросил Шеин.

   — Не знаю! Не знаю! Эх, други мои верные, были бы у меня крылья, улетел бы на Русь, встал бы рядом с сынком. Да я бы всех алчущих в мякину перетёр!!

   — Слушай, воевода, а откуда ты узнал эту новость? — спросил князь Голицын.

   — Недавно я был в имении Льва Сапеги в Слониме. Возили меня туда, дочь замуж выдавал за князя Горчакова. Так из Варшавы возвращался посол русский Стас Желябужский — вот он и рассказал.

   — Ему можно поверить. Эк, в гору пошёл перелёт, уже и посол русский. Он же из тех, кто служил Тушинскому вору, — посетовал князь Василий.

   — Михаил Борисыч, а ты не встречался с Желябужским? — всё-таки выпив вино, спросил Филарет.

   — Встречался, владыка.

   — Что ж ты не попросил его, чтобы он порадел за наш полон?

   — Трудный у нас с ним разговор был, владыка. Толкал он меня на то, чтобы не смягчить соседство с Польшей, а осквернить. Но одно благое дело он исполнил — выкупил князя Димитрия Черкасского.

   — Надо же! Он у нас в посольстве был. Менять надо полон, а не выкупать. Держава наша ноне нищая, а пленных держит, — заметил князь Голицын.

В это время в ризнице появился богослов Пётр Скарга. Он был зол, вскинув руки, крикнул:

   — Вы тут не молитесь, а богохульничаете! Митрополит и князь, идите за мной, пока не позвал стражей!

   — Креста на тебе нет, богослов, — в сердцах сказал Филарет и обратился к Шеину: — Воевода, спасибо за весть о сыне. Верю, что мы с ним ещё постоим и поборемся за Русь. Вещания Катерины-ясновидицы всегда сбываются.

   — Как пить дать, владыка! — отозвался Шеин. Катерина, матушка моя посажёная, никогда не обманывала.

Пётр Скарга чуть ли не силой выталкивал князя и митрополита из ризницы.

   — Вы недостойны быть в храме! — кричал он. В дверях ризницы он столкнулся со священником Пименом. — Я передам в епархию о твоих вольностях! — погрозил он ему.

   — Вам бы, патер, не следовало появляться здесь. Сами нарушаете каноны католичества, — строго выговорил Пимен Скарге.

Богослов одарил священника злым взглядом и покинул ризницу. А спустя немного времени в храме появились два стражника и увели Филарета и Василия в замок.

Михаил Шеин встретился с Филаретом только спустя почти пять лет под деревней Деулино близ Троице-Сергиевой лавры, когда на речке Поляновке русские и поляки обменивались пленными. Князь Василий Голицын не дождался этого светлого дня и скончался в Польше уже на пути к Руси.

Расставшись с митрополитом и князем, Михаил ещё долго пробыл в храме. Он помолился, успокоился после грустных откровений митрополита Филарета по поводу царствования сына и, вспомнив, зачем пришёл в храм Покрова Богородицы, ушёл в себя, сосредоточился, чтобы увидеть желаемый образ Девы Марии. И он увидел его. Это был лик Девы Марии, прародительницы христианства. Михаил понял, что этот образ будет близок как католикам, так и православным христианам.

Вскоре Михаил покинул храм Покрова Богородицы, найдя опору в своих исканиях, обретя ясность ума и крепость духа. Вернувшись в монастырь, он окунулся в дело, которое приносило ему отраду. Конечно, он понимал, что отрада была бы полнее, если бы он писал образы святых для православных храмов. Но при этой мысли он улыбнулся: да не писал бы он икон, а оставался бы воеводой. Не от сладкой жизни окунулся он в дело, которому его научил стременной Анисим.

И прошло три долгих года в однообразном труде и ожидании перемен. В августе 1617 года они наступили для Михаила, но, как говорят на Руси, он попал из огня да в полымя. Как-то перед полуденной трапезой в иконописную зашёл настоятель Вацлав и позвал Шеина в свою келью.

   — Тебя, россиянин, сам королевич Владислав зовёт на службу. Так ты уж постарайся, — сказал Вацлав, как только Михаил вошёл в келью.

Шеину эта новость как ножом по горлу прошлась.

   — Не быть тому, отец, не запряжёт он меня в свою телегу, — сгоряча ответил Михаил.

Всю зиму уже возмужавший королевич Владислав собирал войско. Ещё никто не знал, с кем он намеревался воевать, но августовской порой он двинул свои полки на Московское государство. Из Варшавы он пришёл в Могилёв, и туда же по его повелению был привезён воевода Шеин. Всякие догадки приходили на ум Михаилу, зачем он понадобился королевичу, но ни одна из них не оказалась верной. При первой же встрече с королевичем в Могилёве Шеин спросил его:

   — Ваше высочество, зачем вы вызвали меня из Мариенбурга?

Молодой, красивый и самоуверенный королевич Владислав улыбнулся и ответил:

   — А вот это тебе пока, воевода Шеин, не обязательно знать.

   — Спасибо и на этом. Но помните одно: служить я вам не буду.

   — Это почему же? И как ты смеешь так дерзить?

   — А вы, ваше высочество, спросите своего батюшку, почему воевода Шеин не намерен служить польской короне.

   — Помню я всё. Крут был с тобою его королевское величество. Да ведь и ты хорош! Нет бы признаться во всём, что знаешь.

   — Так ведь родину нужно было с торгов продать.

   — Ты бы мне послужил. Я пока чту себя царём Московского государства, вот и иду в Москву воевать свой трон. Теперь жду твоего последнего слова. Помни одно: прежде чем отказаться от королевской службы, подумай о семье. Жена, дочь и зять — это заложники, которые смогут пострадать из-за твоего легкомыслия.

Двадцатидвухлетний королевич уже вполне созрел для серьёзных дел и, похоже, умело подбирался к воеводе Шеину, чтобы сделать его послушным в своих руках. Воевода понимал, что ему трудно быть твёрдым в своём нежелании служить королю или королевичу, если в их руках почти вся его семья. К тому же в руках Владислава был ещё один козырь, который мог окончательно сломить сопротивление Шеина. Хотя и доходили до Михаила слухи, что его сын и Анисим удачно совершили побег, но ведь это были только слухи. Никто же не сказал Михаилу твёрдо, что, дескать, видел твоего сына близ бабушки на Рождественке. Нет, этого не было. «Но какой службы от меня ждёт королевич?» — задал себе вопрос Шеин.

И Владислав словно понял Михаила, приблизился к нему и, не спуская своих глаз с его лица, произнёс:

   — Я заставлю тебя служить королевскому дому Польши так, как нам будет угодно. Ты помнишь, что в наших руках твои жена, дочь и зять, но ты не знаешь, где твой сын. А он тоже в наших руках. Да, я не шучу. А теперь рассуди здраво. Я предлагаю тебе службу во благо Руси, но не Польши. С моим восшествием на престол Московского государства отойдёт под мою корону и славный город Смоленск. И я вижу, что произойдёт дальше: мой батюшка, дай Бог ему здоровья, попытается отнять у меня Смоленск, а это значит — и у Руси. Так почему бы тебе не помочь мне удержать эту лучшую крепость в Европе под короной русской державы?