— А Катя вчера уехала принимать роды у Маши. Дай мне коня.

Сильвестр проводил Михаила до конюшни, дал коня, и Михаил помчался на Рождественку.

Мария в эту ночь благополучно разрешилась. Принесла сына. Михаилу оставалось только принимать поздравления. Он же подумал: «Надо же, Маша так и привыкнет рожать без меня».

Жизнь, однако, нарушила семейный покой Шеиных. Вскоре после встречи с «матерью» Лжедимитрий разослал по всей Москве посыльных, которые от его имени приглашали вельмож на обряд венчания на царство. Получил такое приглашение и Михаил Шеин. Он долго не мог решить, идти или не идти ему на обряд венчания в Успенский собор Кремля. Знал, что, как только Лжедимитрий будет венчан, всех вельмож обяжут присягнуть на верность венчанному царю. Отбросив всякий страх перед возможной опалой, Шеин отважился остаться дома в день венчания Лжедимитрия. И после венчания, сказано в хронике, «Шеин не торопился... с присягой и поклонился Гришке только тогда, когда ему поклонились другие».

Как потом узнал Михаил Шеин, Лжедимитрий был раздосадован и сердит на строптивого воеводу. Но вскоре за пиршествами, за приёмами вельмож всех рангов и иноземных послов царь забыл о нём.

Вспомнил же Лжедимитрий о Михаиле Шеине, когда задумал вводить в дворцовый оборот различные преобразования. Они касались всех московских государственных учреждений. Лжедимитрий замахнулся даже на Боярскую думу и пожелал вместо неё устроить Сенат по образу и подобию польского. И все положения о Сенате готовили поляки, лишь список сенаторов подготавливали русские — дьяки Дворцового и Разрядного приказов. Дьяки называли новый государственный орган не Сенатом, а «Советом его царской милости». Такое название понравилось Лжедимитрию, и он велел узаконить его в документах. «Совет его царской милости» разделили на четыре отделения: духовный, бояр, окольничих и дворян. В «Совет окольничих» было назначено шестнадцать человек, и первой была записана фамилия Шеина. Михаил пришёл к мысли о том, что Лжедимитрий стремится прибрать его к рукам. Тут было над чем задуматься, и Михаил вспомнил о думном дьяке Елизаре Вылузгине. Он отправился к нему за помощью. Он знал, что любезен дьяку, и тот всегда помогал ему добрым советом.

Не тратя попусту время, Михаил велел оседлать коней и поехал вместе с Анисимом на Сивцев Вражек, где жил в богатых палатах думный дьяк. Встретились Елизар и Михаил душевно. Дьяк велел подать на стол медовуху, закуски и, когда слуги управились с этим, пригласил Шеина за стол. Когда сели, спросил:

   — Какая нужда привела тебя ко мне? Ты ведь, Михайло Борисыч, живёшь сейчас без забот.

   — Есть нужда, и большая, батюшка-дьяк, не знаю, что и делать... Вписали меня первым лицом в «Совет окольничих», а я не хочу служить в нём.

   — Ведомо мне, кто тебя вписал. Это князь Василий Голицын, первый из лиц при царе. А ему подсказал это твой старый соперник князь Димитрий Черкасский. А делать надо одно: отойти от этого совета подальше.

   — Не знаю, как это исполнить.

   — Невыполнимых дел нет. Любезен ты мне, Михайло-окольничий. Так вот вспомнил я, что, когда тебя покойный государь-батюшка Борис жаловал этим чином, он распорядился приписать к нему три сельца — так уж положено. Ты тут же к войску уехал, а дворцовая служба забыла тебя уведомить. Теперь же самое время съездить тебе в вотчину, потому как там хозяйский глаз нужен. А сёла твои в Костромской земле, близ большого села Голенищева. И грамота царская тебе написана. Завтра пришли в приказ своего Анисима, вручу ему царскую грамоту, и покидай Москву со всем семейством. А другого пути и нет тебе, ежели с честью послужить Руси думаешь.

   — Получится ли, как советуешь, батюшка-дьяк?

   — Постараюсь, чтобы получилось. А попутно получишь наказ собирать ратников в Костромской земле. Это уж к воеводе Михаилу Бутурлину грамота будет. С ним и обговоришь её.

   — Как мне благодарить тебя, батюшка-дьяк?

   — О том не думай. Ты заслужил внимание к себе верной преданностью Руси, но не власть имущим. Построй там дом крепкий и живи, пока не сменятся шаткие цари. Да ты всё понимаешь, и не мне тебя учить. А теперь давай пригубим царской медовухи за благо отечества. Верю: таким, как ты, ещё против поляков каменной стеной стоять придётся. Вот и весь мой сказ.

Они ещё долго просидели за столом, вороша смутные события. И не расстались крепкие духом два россиянина, пока не осушили братину[23] царской медовухи.

На другое утро, когда голова ещё болела от медовухи, Михаил напился крепкого кваса, пришёл в себя и отправил Анисима в Разрядный приказ к дьяку Елизару Вылузгину за грамотами на отъезд. Сам зашёл в трапезную, чтобы обсудить за столом все те перемены, какие приспели Шеиным. Когда все уселись за стол, он сказал:

   — Матушка и супруга, вчера дьяк Вылузгин меня порадовал. Случилось то, что, когда мне дали чин окольничего, Борис Фёдорович приложил к нему три сельца в Костромской чети. Теперь вот ехать туда надо, хозяйство налаживать.

   — Кому это ехать? — спросила боярыня Елизавета.

   — Да всем нам, матушка.

   — Большой ты, а неразумен. К чему мы приедем, ежели там ни кола ни двора?

   — Так палаты возведём! — бодро заявил Михаил.

   — Вот и возводи, тогда и поедем. А сейчас-то куда ехать с малыми детьми да мне, старой?

   — Как же быть? Выходит, под самозванцем сидеть?

   — Сиди тихо, и никто тебя не тронет. Новый царь, говорят, добрый и тебя вон поднял на высоту.

   — С той высоты и в пропасть столкнут, — произнёс Михаил.

Он понял, что разговор с матушкой ни к чему не приведёт, но ошибся.

   — А ты поезжай один. Вон с Анисимом и отправляйся, ежели Маша тебя отпустит.

Михаил не ожидал такой милости от матушки. Да и права она была. Безрассудно он хотел потянуть семью в пустыню. Что же им в крестьянских избах жить? Но вещало сердце, что надо убираться из Москвы, и он посмотрел на супругу, надеясь, что она поймёт его. И Маша поняла, сказала:

   — Я не против, матушка. Мы тут справимся. А Михаил Борисыч пусть едет. Да не верхом, а с Карпом и в возке. Мужик он смекалистый. — Мария тронула Михаила за руку. — Ты уж прости, но Анисиму тут за дворецкого стоять.

Михаил согласился с доводами матери и жёны. В одном не изменил себе: не отказался от верхового коня, но и Карпа с пароконным возком взял.

Шеин оставил Москву за два дня до первого заседания «Совета его царской милости». На совете в тот первый день, как он собрался, никто не заметил, что окольничий Михаил Шеин не счёл нужным выполнить царскую волю.

Покинув Москву в первых числах июля, Михаил Шеин на седьмой день пути добрался до Костромы. Давно он не отдыхал душой и телом так хорошо, как на минувшей неделе, преодолевая версты, а их было около трёхсот. Благоволила ему летняя пора, тёплые ночи, которые он с Карпом проводил под открытым небом. В Кострому въехали в полдень. Был праздник Казанской Божьей Матери. В храмах города, в Ипатьевском монастыре трезвонили колокола.

Михаил нашёл дом воеводы Бутурлина — он стоял на площади неподалёку от собора — и поспешил в его палаты, чтобы застать до богослужения.

Михаил Никитич и впрямь был ещё дома и в храм не спешил. Как привёл слуга Шеина в залу, где была и трапезная, предстал перед ним боярин лет сорока, крепкий в плечах, с благородным лицом и опрятной бородой. Через несколько лет судьбе будет угодно, когда Бутурлин овдовеет, свести его с Катериной-ясновидицей, которую тоже постигнет участь вдовицы, и они обвенчаются в храме, что виднелся за окнами палат боярина.

   — Чем могу служить? — спросил воевода Шеина.

   — Милости твоей прошу, Михаил Никитич, показать мне три сельца близ села Голенищева, жалованные государем Борисом Фёдоровичем. — Шеин достал дарственную грамоту. Бутурлин взял грамоту, прочитал её, положил на стол.