В войске Болотникова насчитывалось в ту пору больше десяти тысяч повстанцев. Он уже замахнулся в мыслях овладеть Москвой. Но его победное шествие было прервано встречей с полками князей Голицына, Шереметева, Шуйского и окольничего Шеина. В самый разгар боев от Болотникова следом за Истомой Пашковым отошли братья Ляпуновы и Григорий Сумбулов. Иван Болотников с остатками повстанцев спешно отступил к Калуге, занял её и начал обороняться. Полк Михаила Шеина вместе с другими царскими полками преследовал Болотникова и осадил Калугу. Шёл декабрь 1606 года.

А в январе Михаил Шеин со своим полком был отозван в Москву, и он не скоро понял причину, заставившую царя Василия Шуйского вывести полк смолян на отдых.

Как перед буйными и долгими грозами, в жизни Михаила Шеина в 1607 году наступило затишье — год мирной и безоблачной жизни. Только с семьёй — женой Машей, детьми Катей и Ваней — проводил он свои дни нежданного-негаданного отдыха. Летом он побывал с женой и детьми в Суздале. Там Шеины облагораживали свой дом, встречались с Артемием и его семьёй, которые на лето приехали в Суздаль. Потом все вместе поехали на грибную пору в Костромскую землю, в село Берёзовец. Там в тишине и благости прожили до глубокой осени, ходили с Артемием на охоту, достраивали усадьбу. В селе Берёзовец заложили и начали строить каменную церковь.

А в конце бабьего лета прискакал из Москвы Анисим, который оставался на хозяйстве в палатах Шеиных, и привёз повеление царя Василия Шуйского явиться не мешкая пред его ясные очи.

   — Ты не спросил у царя-батюшки, зачем он зовёт-то? — пошутил Шеин.

   — Спрашивал, — весело заявил Анисим, — так он свои глазки прищурил и пальцем погрозил: дескать, много будешь знать, скоро состаришься. А мне неохота стареть, — балагурил Анисим.

Однако сердце подсказало Михаилу, что отдых ему был дан не напрасно и его ждут в жизни большие перемены. Михаил не поделился своими предчувствиями ни с кем. Он убедил Марию, что вскоре вернётся и всё будет по-прежнему.

   — Жди меня, голубушка, ждите меня, детушки. Я соколом слетаю в Москву, привезу вам гостинцев, и мы зимовать тут будем.

Сын Ваня просился к отцу на руки.

   — Я хочу с тобой, тятя, хочу с тобой! — тянул он ручонки.

Михаил поднял сына, прижал его к груди.

   — Вот как вырастешь, дам тебе коня и мы вместе поскачем в Москву, а то и дальше.

   — Я умею скакать. Дай мне лошадку, — не унимался голубоглазый лобастенький малыш.

Мария взяла у Михаила сына, сказала:

   — Иди с Богом, родимый, а мы к лошадкам пойдём.

Поцеловав Марию, сына и дочь, Михаил ушёл к коню, которого держал Анисим, и вскоре они покинули подворье.

Москва на этот раз показалась Михаилу умиротворённой. Ничто не нарушало её деловитой жизни. Но ещё совсем недавно в стольном граде было неспокойно. Под Тулой, где засело войско Ивана Болотникова, ещё лилась кровь тех, кто шёл на приступы, и тех, кто защищался от царского войска. Повстанцы знали, что их ждёт, если они сдадутся на «милость» царя. Но они не знали и другого, того, что их ждёт суровая кара в самом городе. Волей царя и по совету учёных мужей на реке Упе была сооружена плотина, и город Тулу затопило. Болотников был вынужден сдаться. Его привели в Москву и ослепили, потом увезли в глухой монастырь под Каргополь, где, сказывают, он был утоплен.

Отдохнув два дня с дороги, Михаил отправился в Кремль. Его угораздило приехать в тот час, когда царь заседал вместе с Боярской думой. Однако получилось так, что Шеина пригласили в думу и привели в Грановитую палату, где обычно бояре решали государственные дела. Князь Фёдор Мстиславский, который вновь после Лжедимитрия возглавлял думу, встал навстречу Михаилу, подал руку и повёл на уготованное ему место. Прежде чем сесть, Шеин поклонился царю и всем боярам, вовсе не представляя, зачем он понадобился думцам.

Но поднялся Василий Шуйский и негромко, но так, что все слышали, сказал:

— Я позвал окольничего Михаила Шеина для того, чтобы обнародовать мою волю перед вами, думные бояре. За многие заслуги перед державой в стоянии Шеина супротив врагов русских я жалую царской волей Михаилу Борисовичу Шеину чин боярина.

Бояре все как один встали, встал и Шеин, они поклонились ему, а он им. Так, словно обыденный, свершился обряд посвящения заслуженного россиянина в сан избранных лиц, принадлежащих к высшему сословию. Впрочем, Михаил Шеин был боярского рода и за ним значилось боярство. Но здесь он получал чин боярина из царских рук и теперь мог быть избран в Боярскую думу.

Однако Шеин не стал думным боярином. Царь Василий Шуйский прочил ему иную судьбу. Человек неглупый, но более хитрый, чем умный, помнивший все заслуги Шеина перед отечеством и все «уколы» самолюбия, царь был намерен возложить на плечи Михаила Шеина тяжесть, которая не каждому была по силам и могла надломить многих нетвёрдых духом. То, как задумал изменить судьбу Шеина царь Шуйский, можно приписать к награде за честь воеводе, равно как и счесть за наказание. Стать воеводой города Смоленска не каждый россиянин осмелился бы, зная его многовековую трагическую историю. Возглавлять порубежный город, который временами казался пороховой бочкой, — это ли не наказание?

Так уж случилось, однако, что Шеин, будучи человеком с отважным сердцем, принял назначение быть воеводой Смоленска за честь.

И, когда после заседания Боярской думы Шуйский не отпустил Шеина, а повёл его в свои палаты и там, в малом и уютном покое, они остались вдвоём, царь произнёс:

   — Тебе, воевода, я оказываю большую честь. Садись и слушай, в чём суть её.

   — Спасибо, государь-батюшка, мне уже оказана большая честь. Куда уж более, — попытался возразить Шеин.

   — А ты поперёд батьки в пекло не лезь, — усмехнулся Василий Иванович, усаживаясь в кресло напротив Шеина. — Ты многажды бывал в Смоленске. Знаешь сей славный подвигами город, знаешь и то, что он стоит на огненном рубеже. Как я помню, он более двухсот лет есть яблоко раздора между Русью, Польшей и Литвой. А ведь это древний русский град. В десятом веке о нём уже упоминал в своих писаниях император Византии Константин Багрянородный, а при великой княгине Ольге в Смоленск из Византии была привезена икона Божьей Матери. Вот в какой град я хочу послать тебя воеводой и наместником царским. И что бы ты ни думал по этому поводу, но другого выбора я не сделаю. И стоять тебе там, Шеин, сколько я буду царствовать!

   — Я покорен твоей воле, государь. Смоленск я чту выше многих других русских городов. Буду стоять там, не посрамив чести.

   — Иного ответа я от тебя не ожидал. Помню, там совсем неподалёку от Смоленска, в крепости Сокол, твой батюшка голову сложил.

   — Да, это случилось близ Полоцка.

   — Вечная память славному воеводе...

   — Когда мне выезжать к месту службы, государь?

   — Жди грамоты от приказов. Через неделю и соберём тебя в путь. Да помни, что выезжать тебе придётся с семьёй, а то воевода без семьи на гостя похож.

   — Это верно, государь.

   — Теперь иди. Ныне я устал. — И Шуйский прикрыл глаза рукой.

Шеин поклонился и вышел из покоя царя. Он шёл и думал, что Шуйский уже стар, ему уже под шестьдесят и властвовать ему очень тяжело. «Да справится, ежели не будут мешать», — решил Шеин, покидая царский дворец.

Близ коновязи его встретил Анисим, усмехнулся.

   — Смотрю на тебя и вижу — цветёшь.

   — Больше ничего не придумал сказать, — отмахнулся Михаил.

Поднявшись в седло и выехав через Никольские ворота из Кремля, он не поехал на Рождественку. Какая-то неведомая сила потянула его на Воробьёвы горы. Он спустился к Москва-реке, переехал через наплавной мост, поднялся на Якиманку и дальше по прямой, не погоняя коня, выехал на высоты, вскинувшиеся над Москвой. Он отдал коня Анисиму, бросил: «Погуляй тут», — спустился с горы на выступ, где стояла скамья, и сел на неё. Стольный град лежал перед ним как на ладони. Но Михаил вторым зрением увидел Смоленск. В том 1595 году он вот так же поднялся на вершину Соборной горы и обозревал раскинувшийся у подножия горы Смоленск. Тогда он сопровождал в порубежный город шурина царя Фёдора, Бориса Годунова — правителя. Царь поручил ему построить вокруг Смоленска крепостные стены, которые были бы такими, каких нет во всей Европе. Правитель Руси Борис Годунов привёл за собой на гору князя Василия Звенигородского, окольничего Ивана Бутурлина, дьяка Никиту Перфильева. Но самой главной фигурой среди них был зодчий Фёдор Конь, который возводил в Москве стены Белого города. Ему царём Фёдором предписывалось «делать государеву отчину город Смоленск каменной». И ещё говорил царь, что в Смоленске начнётся отныне великое сотворение неприступного града. Так велел царь Фёдор, отправляя Бориса Годунова в Смоленск, и потому все, кто был послан в Смоленск возводить крепостные стены, въехали в город под благовест всех городских колоколов. Помнил Михаил, что въезжали в город через посад, мимо литовского гостиного двора, по Большому мосту через Днепр. В зрители были позваны все иноземцы, чтобы они видели и знали, зачем приехали в Смоленск зодчие, десятки вельмож, сотни мастеров каменного и кирпичного дела. В Богородицком соборе состоялась торжественная литургия по освящению «благого городового дела». Архиепископ Феодосий благословил созидателей. И вот Фёдор Конь принялся рассказывать Борису Годунову на Соборной горе, какой он видит будущую крепость. Он говорил о ней как зодчий, и многое тогда Михаилу было непонятно, но слушал он с интересом.