— Бог простит, государь-батюшка. Я так же мужественно пронесу бремя своей жизни, как и ты, государь. Русь нас не забудет.

   — Вот и славно. Иных слов я от тебя и не ожидал. А теперь скажу тебе о том, зачем позвал из Мценска. За него тебе честь и хвала, воевода. Я отпишу тебе в награду село в Костромской чети. От тебя же прошу сейчас иной службы. Грешен я в том, что остаюсь суеверным. Но что поделаешь, себя мне не сломить. Потому найди мне ведунов Катерину и Сильвестра. Попроси их явиться предо мной. Не знаю, что я у них просить буду, но видеть хочу смертно.

   — Государь-батюшка, я постараюсь найти их, но на это уйдёт немало времени.

   — Пол год а даю тебе от царской щедрости.

Борис Годунов скупо улыбнулся, помолчал. В его глазах зажглось что-то насторожившее Шеина. Как будто царь приготовился бросить в реку приманку-живца, чтобы поймать судака.

Михаил весь сжался внутри, готовый ответить как должно. И не ошибся. Годунов спросил:

   — Ас князем Шуйским ты встречаешься?

«Вот и живец! Хватай его, Шеин!» — воскликнул Михаил в душе. Он догадался, что Шуйские находятся под пристальным оком дяди Бориса, Семёна Никитича, и каждый их шаг, все их встречи с кем-либо главе сыска ведомы, а значит, и государю. И Михаил высоко поднял голову, ответил чистую правду:

   — Вчера меня встретил на Калужской заставе князь Димитрий Шуйский. Пригласил побывать у них, выпить чару медовухи за геройство моих воинов во Мценске. Был и о тебе разговор, государь-батюшка, того же нрава, что и мы с тобой вели. Честь и хвала тебе от них. Но, как и ты, болеют за ведовство. Сказал Василий Иванович: «Ты, Михайло, найди государю тех чародеев. Пусть скажут ему новое слово».

   — Ты, Шеин, молодец, что не утаил от меня встречу с Шуйскими. И молвленное тобою во всём совпадает с тем, что услышали люди моего дядюшки. Не удивляешься?

   — Спасибо за доверие, государь-батюшка.

   — Ты угадал. У меня к тебе полное доверие. И вот что, это последнее: завтра скажешь дьяку Елизару, чтобы моей волей приписал тебя к главному воеводе Василию Ивановичу Шуйскому. Скажи, что моя воля быть тебе воеводой левого полка.

   — Государь-батюшка, а куда идти с войском? — спросил Шеин.

   — Одна у нас сейчас забота: самозванца побить и уничтожить. Всё отныне тебе ведомо. Иди, воевода, а я устал. — И царь отвернулся к воде.

Шеин поклонился ему в спину и покинул ротонду.

Теперь Михаилу оставалось выполнить волю думного дьяка Вылузгина и выговорить у него себе хотя бы недельную побывку дома. «И Катенька за это время привыкнет ко мне. Да упрошу как-нибудь Елизара», — решил Шеин.

Вылузгин оказался на этот раз очень сговорчивым. Старый проныра понял, что у Михаила с царём был любезный разговор. Да всё было ясно по одной фразе Михаила, когда он, едва войдя в покой, произнёс:

   — Батюшка-дьяк пиши меня в сход с князем Василием Ивановичем Шуйским. За ним и пойду, куда скажет.

   — Вот и слава Богу. И отписка тебе домой на две недели будет. Но посиди это время в Москве, пока полк на Ходынке собирают. — Елизар Вылузгин тяжело вздохнул оттого, что сдерживал себя от откровенности с Михаилом. А так хотелось! И не сдержался. — Смутно в державе ныне, да и за её рубежами тоже. Сказывают, в Киеве для самозванца острожский староста пан Ратомский ополчение набирает. Ещё казаки с Запорожья хотят отойти к самозванцу. Там Корела и Нежакож воду мутят. Вот шлю туда дворянина Хрущева уговаривать к присяге царю-батюшке. — Спохватился, что плетёт лишнее, махнул рукой. — Да ты иди, Борисыч, иди! И храма не минуй, помолись за свою удачу и за меня, грешника...

Михаилу и впрямь захотелось в храм — помолиться, исповедаться и причаститься. Три с лишним года не бывал в кремлёвских соборах и церквах, в которые так любил ходить прежде. А во вратах Благовещенского собора Михаил встретил князя Василия Ивановича Шуйского. Он остановил Михаила, сказал:

   — Вижу, боярин, ты всем умиротворён.

   — Да, батюшка-князь. Я приписан к тебе в левый полк, и у меня двухнедельная побывка дома.

   — Дай-то Бог, чтобы тебе отдохнулось на славу.

   — Я бы и отдохнул, да надо волю государя выполнить — во Владимир сгонять.

   — Смотри, однако, не задерживайся там долго. Полк тебе принимать скоро.

С тем князь и боярин расстались. Воевода Шеин прошёл к чтимой им иконе Михаила Архангела и преклонил перед нею колени.

Ровно через две недели на Рождественку прибежал посыльный из Кремля. Борис Годунов собирал воевод на совет. Не забыл он и о Шеине. Михаил собрался мигом и на коне помчался в Кремль. Он приехал, когда в Столовой палате уже сошлись многие именитые князья и бояре. Здесь были Мстиславские, Голицыны, Салтыковы, Шуйские, Шереметев, Телятевский. Вовсе неожиданным было для Шеина увидеть среди опытных воевод молодого — всего семнадцати лет — князя Михаила Скопина-Шуйского. Оба Михаила были рады друг другу и уселись рядом, чтобы послушать, что скажет государь.

Борис Фёдорович умел говорить пространно и красно, и у него была хорошая память. То, о чём ему доносили из Разрядного приказа и что касалось действий Лжедимитрия, он всё дословно помнил и спокойно, без всплесков негодования, обращал свою речь к собравшимся:

— Мы теперь доподлинно знаем, кто есть самозванец. Это беглый чернец Чудова монастыря Гришка Отрепьев. В миру был Юрием. Сын бедного галицкого дворянина Богдана Отрепьева. Отец его, буйный характером, был убит в пьяной драке неким литвином. Стараниями матери Юрий научился читать Священное Писание, и его отвезли в Москву. Смышлёный от роду, Юшка был взят на службу к князю Фёдору Романову. Там Юшка начал воровать, и его прогнали со двора. Но его позвал к себе служить князь Димитрий Черкасский. Вскоре Юшка и у Черкасских проворовался и сбежал в монастырь, постригся. Мы установили, что Гришка служил в Суздале, в Спасо-Евфимьеве монастыре, потом в Галиче, в обители Иоанна Предтечи, и уже оттуда его позвали в кремлёвский Чудов монастырь, где он жил со своим дедом. По воле патриарха он начал переписывать церковные книги, и лучшего книжника в монастыре не было. Патриарх Иов посвятил чернеца в диаконы, и Григорий часто сопровождал Иова во дворец. Он услышал от вельмож имя царевича Димитрия, узнал всё, что с ним произошло, и дерзнул выдать себя за сына Ивана Грозного, якобы Провидением Божьим спасённого от смерти. Жажда объявить себя царевичем Димитрием возрастала, и он бежал из Чудова монастыря. Сказывают, в Киев.

С ним бежали чудовский священник Варлам и инок Михаил.

Долгие странствия по Польше привели Гришку к князю Адаму Вишневецкому. Надменный и легкомысленный князь поверил, когда Гришка назвал себя царевичем Димитрием, истинным сыном Ивана Грозного. Князь донёс новость о появлении царевича до короля Сигизмунда, и тот пожелал увидеть его у себя во дворце Вавель. Вишневецкий привёз Гришку из Брагина в Краков. — Борис Годунов замолчал, отпил из кубка сыты[22] и закончил всё так же спокойно: — Теперь вы, русские воеводы, знаете, каков перед нами враг. И помните главное: за Гришкой стоит вся Польша. С нею нам придётся биться в первую голову. Потому собирайтесь в поход, идите в Северскую землю, где обосновался Гришка. Побейте его и приведите в Москву, будем судить и казнить на Болоте за воровство.

В начале ноября 1604 года царское войско, разделённое на две рати, покинуло Москву. Первой вышла из стольного града рать во главе с князем Фёдором Шереметевым. Следом через два дня отправилась рать князя Василия Шуйского, в которой одним из полков командовал воевода Шеин. Из Брянска рать Василия Шуйского поспешила на выручку осаждённого войском Лжедимитрия Новгорода-Северского, где держал оборону воевода Пётр Басманов. У него под началом было всего пятьсот стрельцов. Подойдя к крепости, Лжедимитрий предложил Басманову сдаться, обещал ему «царские милости». Басманов отказался принять их, и началась осада крепости.