Такова была подоплека подпольной встречи в верхах – встречи Кизи и Аузли. Более безумной обстановки не придумаешь. Начнем с того, что проходила встреча в квартире Марго Сент-Джеймс, и, судя по этой квартире, Марго однажды прочла исторический роман о древнеримском пиршестве. Встреча сразу же начала принимать форму дискуссии. Здесь сидел Аузли, Белый Кролик, а там сидел Кизи, Беглец. Аузли выглядел как торчок с окраины длинные волосы, дуэльная рубаха с пышными рукавами, куртка-безрукавка, узкие брюки и сапоги, а на груди бусы, амулеты и мандалы. На Кизи была его рубаха с начесом, узкие брюки из рыжего вельвета и красные башмаки Проказника, купленные в Гвадалахаре, – и он то и дело фыркал и глупо хихикал. Помимо Марго, вокруг стояли многие из Проказников, торчки Хейт-Эшбери, торчки Сан-Францисского университета, торчки Беркли и двое-трое Ангелов Ада, включая Терри Бродягу.
Кизи выкладывает свою теорию выхода за Пределы Кислоты. Под кислотой ты находишь то, что хотел найти, но пора начать делать это без кислоты; нет смысла открывать дверь, входить, а потом каждый раз выходить обратно. Мы должны подняться на следующую ступень… Само собой, подобная точка зрения не может не прикалывать Аузли. Он то и дело срывается на крик:
– Бред собачий, Кизи! Все это делают наркотики. Только наркотики, старина. Без наркотиков ничего бы не было… – и так далее.
Кизи наклоняет голову в сторону, хихикает на провинциальный манер и говорит:
– Нет, дело не в наркотиках. Более того, – фырканье, хихиканье, – я всем намерен сказать, чтобы они начинали делать это без наркотиков… – и так далее.
Собравшийся в комнате народ принимается следить за этой пикировкой, как за теннисным матчем, вертя головами то в одну сторону, то в другую. Один горемыка из Сан-Францисского университета на свою беду оказывается во власти этого наваждения, стоя всего в каком-нибудь футе от Терри Бродяги. Постепенно он, мотая головой, подбирается еще ближе, потом еще, пока не останавливается прямо перед Терри Бродягой, закрывая ему весь обзор, что уже весьма нехорошо, но потом ему приходит в голову вынуть сигарету и закурить, и все это фактически под носом у Терри Бродяги, а может, и в пределах двух футов, но для Терри разница невелика.
От сигареты малыша поднимается первое облачко дыма, и Терри Бродяга говорит:
– Эй, старина, сигареткой не угостишь?
Он говорит это тоном, уразуметь который можно, лишь хорошенько вслушавшись. Это патентованный тон Ангелов Ада, тон нежно-улыбчивой угрозы, таким тоном охранник подзывает своего сторожевого пса: «Иди ко мне, дружок… (И Я ПРОЛОМЛЮ ТЕБЕ БАШКУ КИРПИЧОМ)». Он произносит это тихо, но вся комната замирает, точно часы бьют полдень.
– Эй, старина, сигареткой не угостишь?
Малыш чует, что пахнет катастрофой. Ее наступление отмечает все его существо, от солнечного сплетения до дрожащих, как черви, губ. Но пока еще он не понимает, в чем дело. Он просто спешно лезет в карман рубашки, достает сигареты, вытрясает из пачки одну и протягивает ее Терри Бродяге, который берет ее и кладет в карман. После чего с пробивающейся сквозь бороду нежно-угрожающей улыбкой говорит:
– А как насчет еще одной?
Малыш запинаясь бормочет, мол, конечно, пожалуйста, лезет в карман и вытрясает из пачки еще одну сигарету, а Терри Бродяга берет ее и кладет в карман. Малыш тем временем уже парализован, как кролик под взглядом пантеры. Он понимает, что пора валить, но не в силах сдвинуться с места. Он до смерти перепуган и одновременно загипнотизирован собственной неминуемой гибелью. Похоже, остается лишь доиграть эпизод до конца. Он вновь кладет сигареты в карман – и, как и следовало ожидать, именно в этот момент слабое атропиновое вливание повторяется;
– А как насчет еще одной?
Пожалуйста – Терри Бродяга берет еще одну, малыш кладет сигареты в карман, и Терри Бродяга говорит:
– А как насчет еще одной?
Пожалуйста – Терри Бродяга берет еще одну, и теперь все взгляды устремлены на кролика и удава, все затаив дыхание ждут, когда будет сломана очередная подъязычная кость, – ну что, болельщики, сколько осталось у малыша сигарет? Восемь?… десять?… и что будет, когда кончатся все сигареты?
А как насчет рубашки?
Пожалуйста… э-э…
А как насчет башмаков?
Пожалуйста… э-э…
А как насчет брюк?
Пожалуйста… э-э…
А теперь ШКУРУ, скотина!
Шкуру!..
Вот именно – ШКУРУ, скотина! Подставляй ЖОПУ! Последнее свидетельство твоей гордости и чести! ААААААААААА!!!.. и кости его хрустнули, как запеченные молодые устрицы…
Каждый из присутствующих в состоянии за секунду увидеть весь фильм фильм о жестоком испытании, устроенном одним из тюремных скотов – Терри Бродягой, сдирающим шкуру с ничтожного новичка, – очаровательно! – не упустите! на будущей неделе – очередной перелом подъязычной кости!..
…наконец вмешиваются двое-трое Проказников, и обертоном их слов звучит: «Не убивай его, Терри, он же еще ребенок». После чего дискуссия Кизи и Аузли возобновляется. Происшествие незначительное. Никто никому не проломил башку. Безусловно, Ангелы поступали и хуже. В тот вечер малышу даже удалось сберечь целых полпачки сигарет. И все же остался неприятный осадок. Так или иначе, Ангелы Ада были призваны символизировать ту сторону авантюры Кизи, которая вызывала панику в мире людей с понятием. Ангелы были прикольно настоящими. Изгои? Изгоями они сделались добровольно, с самого начала устремившись к Городу-Порогу. Дальше! Мир людей с понятием, то есть подавляющее большинство кислотных торчков, все еще разыгрывал бесконечную шараду интеллектуалов среднего сословия – Вот мои крылья! Свобода! Полет! – но вы же серьезно не думаете, что я брошусь с этой скалы? Это вечная игра, в которой Клемент Эттли, лысый, как Ленин, резвый, как игрушечный танк, истошными воплями леденит кровь докеров Ливерпуля – а когда умирает, его хоронят в полосатых брюках, с орденской лентой на груди и монетами с изображением королевы на веках. По правде говоря, торчки Хейт-Эшбери были попросту неспособны охватить своей фантазией таких далеких от себя людей, как Ангелы Ада. Открыто, публично они объявляли Ангелов своими – Ангелы сделались вдруг незаменимыми Грубыми Пролами всей вещи, милым сердцу меньшинством, пришедшим на смену чернокожим. Но в душе торчки оставались верными своему сословию и его потаенным страхам… Вся беда с этим Кизи была в том, что он говорил на полном серьезе.
Однако! Возобновим фильм. Как-то во второй половине дня Кизи неожиданно явился в Стэнфорд на занятия по писательскому мастерству, которые вел Эд Маккланахэн. Он просовывает голову в дверь, улыбается из-под ковбойской шляпы и говорит: «С днем рождения, Эд…» Это и вправду его день рождения. Затем он входит Беглец в рубахе с начесом и красных гвадалахарских башмаках; объясняет студентам, почему он хочет перейти от литературы к более… электрическим формам… после чего исчезает – ох уж этот треклятый Очный Цвет.
Потом торчки Хейт-Эшбери устроили первый крупный «сходняк» – Фестиваль Любви 7 октября по случаю вступления в силу калифорнийского закона о запрете ЛСД. Туда направились тысячи торчков – роскошно разодетые, звеня колокольчиками, распевая песни, исступленно танцуя, всеми способами одурманив себе мозги и с присущей им язвительностью совершая излюбленные свои поступки по отношению к копам, одаривая их цветами и с головой погружая ублюдков в нежные ароматные лепестки любви. Господи, Том, вещь получилась просто фантастическая, прикольный кайф, тысячи торчков своей любовью свернули копам и всем остальным мозги набекрень, сплошная фиеста любви и эйфории. А в самый разгар всей этой кутерьмы на длинном узком выступе парка «Золотые Ворота» возникает внезапно не кто иной, как Очный Цвет, в гвадалахарских башмаках и ковбойском костюме, и как только слух о его появлении рикошетом разносится по толпе – Кизи здесь! Кизи здесь! – он так же внезапно исчезает, ох уж этот распроклятый Очный Цвет.
