– Снимки?
– Да! Да! Именно! Именно! Именно!
– Какие снимки?
– Наши. Мы любим фотографироваться. У нас уже целый альбом. Мы любим снимать скрытой камерой, понимаешь? Готов спорить, что и у тебя такие снимки найдутся.
– Да. – Выражение лица у мексиканца весьма задумчивое. – Вот что, друзья, наверно, вы можете мне помочь.
– Да! Да! Именно! Именно! Именно!
– Я из мексиканской Военно-морской разведки, и, наверно, вы можете помочь… нам. У нас есть сведения, что в здешних водах действовать русские подводные лодки.
– Под-вод-ные лод-ки! – произносит Бэббс в полнейшем напускном изумлении.
Некоторые из Проказников собрались перед ла каса гранде понаблюдать, как Бэббс, Пейдж и мексиканец выходят из крысиного коттеджа.
– Да, – говорит мексиканец. – У нас есть сведения, что эти подводные лодки ночью плавать у самого берега, в этих самых водах. Вы ничего такого не замечать?
– Замечать! – говорит Бэббс. – Клянусь Богом, замечать! Приезжай как-нибудь ночью! По ночам их тут просто адское количество, уснуть невозможно от сигнальных огней. Они светят прямо в окна и страшно мигают, это явно зашифрованные шпионские сигналы. Шпионские. Но мы с этим покончим. Над этим у нас серьезно торчит не одна светлая голова. Хотя бы вот этот парень, – он показывает на Пейджа, продолжая без умолку рассказывать о неслыханно беззастенчивых действиях русских подводных лодок в здешних водах, а в это время через дорогу к ним направляется Кэсседи, он подбрасывает на ходу свою кувалду с одним оборотом, с двумя и тремя, заставляя ее выписывать в воздухе восьмерки, ловя ее за спиной и тому подобное, но ни разу при этом на них не взглянув. Кэсседи берет кирпич, устанавливает его на заборе, футах в пятнадцати от мексиканца, не произнеся при этом ни слова и даже не повернувшись в их сторону, непрерывно подергивая руками и дрыгая ногами в ритме своего внутреннего Джо Кьюбы. Затем он вновь удаляется на ту сторону дороги.
– Да, – говорит мексиканец. – Пожалуйста, можно попросить вас вот о чем? У нас есть донесение о том, что один из этих русских мог высадиться с подводной лодки на берег. Рост примерно пять футов одиннадцать дюймов… мускулистый… на вид около тридцати лет… у него… светлые волосы, волосы виться, на макушке иметь маленькая лысина… Вы не видеть похожий человек?
– Один из этих русских! – восклицает Бэббс. Ты бывал в Съестном Ряду?
– В Съестном Ряду?
– Да! Да! Именно! Именно! Именно! На рыночной площади. На рыночной площади только и слышишь, что русскую речь. Русских там пруд пруди. Это уже давно всем известно, старина!
Мексиканец наклоняет голову и сквозь темные очки пристально смотрит на Бэббса, точно пытаясь поместить его в фокусе…
…и именно в этот момент…
ФИИУУФИИУУФИИУУФИИУУФИИУУФИИУУ
…Кэсседи, стоя в двадцати футах от них на той стороне прибрежной дороги, запустил, хорошенько раскрутив, свою четырехфунтовую кувалду, и та, вращаясь, как кривой мексиканский нож, превратила в ничто установленный на заборе кирпич – в пятнадцати футах от мексиканца.
– Да, – говорит мексиканец. – Спасибо, друзья.
После чего он поворачивается, торопливым шагом удаляется по дороге в сторону своего седана, садится в него и убирается восвояси.
На следующий день, однако, этот типчик вновь вприпрыжку прохаживается вдоль прибрежной дороги, и Бэббс выходит ему навстречу.
– Амиго! – говорит мексиканец. – Ну как, видеть сегодня русских?! сияя при этом широченной ухмылкой, точно желая сказать: мы-то с тобой в курсе, приятель, что это просто удачная шутка.
Тогда Бэббс взвешивает все за и против и говорит, пойдем, мол, в полинезийский ресторан, там все и обсудим. Как мужчина с мужчиной.
Мексиканец не возражает, и они направляются в город, в полинезийский ресторан. Что ж, по крайней мере, удалось увести этого типа подальше от ла каса гранде. Кизи учитывал такой вариант и готов был уносить ноги в одной из машин. Он мог бы скрыться и в джунглях, но джунгли – сплошная бредятина. С другой стороны, дорога из города тоже не подарок. Если кольцо вокруг него и вправду сжимается, то Трасса 15 наверняка перекрыта, и ему ни за что не выбраться. Ну ладно, в любом случае из ла каса гранде надо валить. И они со Стоуном садятся в машину Стоуна и едут на обрывистый берег, а по дороге для более глубокой оценки ситуации делают по паре затяжек.
Остановившись на берегу, они смотрят вниз на гниющий красный прилив. Едрючий красный прилив. Они со всех сторон обмозговывают ситуацию, и Кизи принимает решение: нет смысла ни бежать в джунгли, ни прорываться сквозь дорожный заслон. Это их игра, игра в «полицейских и воров». Это их фильм, а свой фильм они знают вдоль и поперек, о н и знают, чем он кончается, знаем, чем он кончается, и мы. После развеселой погони торжествует справедливость, и в последней части Беглец, в ужасе от своей наркоманской жизни, жрет навозную пыль. Единственный выход – превратить этот фильм в фильм Проказников и вообразить, что в фильм Проказников попал этот металлический типчик. Некому ведь прибежать жаловаться – мол, фильм, мамочка, стал неитересный, слишком он стал, мамочка, жизненный. Надо верить в провозглашенные принципы, майор, надо верить!.. иначе сядешь в лужу, и никто тебя не услышит… Они заговаривают о виденных ими фильмах про Беглецов, где Беглецам удается взять верх, и в памяти у них всплывает «Касабланка», картина с Хамфри Богартом. Богарт во время второй мировой войны скрывался в Касабланке, в марокканской пустыне, где держал ресторан и оказывал пособничество борцам Сопротивления из Европы, а фэбээровец вроде нациста или французского вишиста, короче, коп-злодей, заявляется к нему и устраивает допрос.
– С какой целью вы приехали в Касабланку? говорит он.
– Я люблю море, – отвечает Богарт.
– Здесь нет никакого моря, – говорит коп-злодей. Мы в самом центре пустыни.
– Да? – удивляется Богарт. Значит, меня неправильно информировали.
Он самый! Фильм! И Стоун с Кизи едут к Бэббсу и мексиканскому типчику в бар полинезийского ресторана.
Мексиканец с Бэббсом времени даром не теряют. На столе стоят шесть или восемь бутылок пива, а пьяный и весьма экспансивный мексиканец, бурно жестикулируя, настоятельно просит их сесть за стол и возобновляет разговор. Он интересуется именем Кизи, и Кизи говорит: «Сол Альманде». Бэббс уже назвался липовым именем, а Стоун объявляет, что он из журнала «Эсквайр». Мексиканец с таким видом изучает полученный Стоуном от «Эсквайра» расходный чек, словно документ в высшей степени сомнительный. Затем он вытаскивает из внутреннего кармана пиджака бумажник, раскрывает его и демонстрирует большую бляху, на которой стоит цифра «1».
– Что это? – спрашивает Бэббс.
– Это?! Я – агент нумеро уно!
– Тай-ный А-гент Но-мер О-дин! – произносит Бэббс.
– Да! Да! Именно! Именно! Именно! Именно! подтверждает Агент Номер Один, запрокидывая голову и бросая косой взгляд на Бэббса. Ни дать ни взять помесь Зорро и Нерона.
Затем он окунается в историю своих знаменитых клиентов.
– В Мехико приезжать Элизабет Тэйлор? Си. Это моя клиентка. Я с ней близко знаком. Си. Я ходить к ней в отель, а там столько ее людей… Уххх… – как бы желая сказать, что они вряд ли представляют себе, сколько у нее людей, он поднимает руки и прижимает подбородок к ключице,…столько официальных лиц, и каждый чемто занят, даже в коридоре, а один, здоровенный такой марикон… – это значит педик, – …он мне и говорит:
«Никто не входить! Никто!» – «Ага, никто», – я ему говорю. Здорове-е-е-енный такой марикон. Я их сразу распознавать. Их сразу видно, этих мариконов. Кохинас у них не больше фасолинки, это и по лицу видно, и по голосу… они мягкие, как дерьмо, эти мариконы…
«МАРИКОН!» – я ему говорить.
А он и давай визжать, то-о-о-оненько так!.. понятно?… как струйка воды.
«С ДОРОГИ, МАРИКОН!» – Войдя в раж, Агент Номер Один едва не падает с кресла, глаза его едва не выпрыгивают из темных очков, он вскакивает, точно через него пропустили тысячу вольт.
