– Как по-твоему?
Как по-твоему…
– Я, значит, чего говорю-то, – обращается Большой Ниггер к Гарсиа. – Я же вроде как с Кизи за помещение ничего не запрашивал, вроде как бесплатно, понятно я говорю? А теперь, раз такая процедура пошла, пускай, значит, старина, каждый пижон пожертвует немного на арендную плату.
На арендную плату…
– Ну да, я, значит, чего говорю-то, – произносит Большой Ниггер. Большой Ниггер пристально смотрит на Гарсиа. и это самый глубокий взгляд всепроникающей негритянской духовной властности, какой только можно себе вообразить, к тому же страшно назойливый…
Ну да, я, значит, чего говорю-то… Что до Гарсиа, то он, однако, никак не может понять, что раздается сначала – музыка или оранжевый смех. Краешком глаза он видит собственные черные волосы, обрамляющие его лицо, – они такие длинные, до плеч, и растекаются во все стороны, как у суданского солдата, – а потом прямо перед ним черным пятном возникает широкое серьезное лицо Большого Ниггера, оно колышется и комично уплывает в сверкающее, кислотно-ликующее красное море человеческих лиц, которое бушует вдали от них обоих, средь галактических красных озер на стенах…
– Ну да, я, значит, чего говорю-то, я насчет арендной платы, старина, – гнет свое Большой Ниггер, вы уже шесть пробок сожгли.
Сожгли! Шесть пробок! Гарсиа вонзает руку в свою электрогитару, и извлеченные из нее ноты звучат оглушительным оранжевым смехом, весь искровой электрический разряд сгоревших пробок обрушивается на сверкающее море лиц. Прикольный смех да и только! Рождается новая звезда, как электрическая лампочка в утробе матери, а Большому Ниггеру подавай арендную плату – рождается новая звезда, образуется новая планета, Ахура Мазда сияет в мировой утробе, здесь, прямо у нас на глазах, – а Большому Ниггеру, бедному несчастному чернокожему, подавай его арендную плату.
Какая, однако, странная мысль! Здоровенный косматый негритос выглядит несчастным и добропорядочным. А ведь целых двадцать лет в жизни людей с понятием ни один негр ни разу даже не выглядел добропорядочным. Все они исконно олицетворяли собой негритянский дух. Однако что нам их дух или Нутряной Джаз, что нам их Джаз Прохладный, что нам их тягучее «кро-о-о-шка» – в новом мире экстаза, Единения… кайроса…
Если бы только нашлось идеальное место, просторное помещение, способное вместить массу народа, и достаточно изолированное, чтобы избежать нашествия копов с их комендантским часом и неизменным занудством! Вскоре они отыскали идеальное место, совершенно слу…
Случайно, Махавира?
Третий Кислотный Тест намечено было провести в Стинсон-Бич, в пятнадцати милях к северу от Сан-Франциско. Стинсон-Бич уже превратился в место сборищ тамошних торчков. За самую пустяковую плату там можно было всю зиму жить в маленьких коттеджах на взморье. Стоял на взморье и массивный кирпичный танцевальный зал, просто чудесный, – все славненько… однако в самую последнюю минуту сделка сорвалась, и они переместились на несколько миль к югу в Муир-Бич. Среди всех торчковых подразделений Сан-Франциско уже были распространены объявления: «А ТЫ ПРОЙДЕШЬ КИСЛОТНЫЙ ТЕСТ?» – в афише значились «Кэсседи и варьете Энн Мёрфи», а также знаменитости, которые могли бы там объявиться, включая всех, кто случайно оказался в городе, и всех, кто мог бы там оказаться: «Фагз», Гинзберг, Роланд Кёрк. Риторика объявлений Проказников всегда пестрела чудесными воздушными сослагательными наклонениями, а также условными наклонениями будущего времени, однако разве можно с уверенностью сказать, кто именно мог бы быть затянут в Фильм…
Как бы то ни было, в самую последнюю минуту они перенесли Тест в Муир-Бич. То, что многие, не зная о переезде, заявятся в Стинсон-Бич и будут попросту мерзнуть в темноте, так и не узнав, где находится новое место, – все это почему-то не вызывало никаких угрызений совести. Такова уж была часть некоего странного аналогического порядка, заведенного во вселенной. Норман Хартвег проглотил свою дозу ЛСД – в тот вечер это были капсулы с кислотным газом – и подумал о Гурджиеве. Гурджиев вообще не трубил бы сбор до самой последней минуты. Мы намерены собраться сегодня вечером. Кто приедет, тот приедет: уже в этом таится откровение. И звучит оно, естественно, так: либо вы в автобусе, либо вне автобуса.
Те, кто был в автобусе, пусть они даже не были Проказниками, как Маршалл Эфрон – упитанный посланец калифорнийцев с понятием, или Ангелы Ада… все отыскали нужное место. А вот копам этого так и не удалось. Вероятно, их сбили с толку объявления насчет Стинсон-Бича.
В Муир-Биче был домик типа бревенчатой хижины, предназначенный для танцев, банкетов и прочих подобных вещей. Домик этот стоял на сваях на пустыре, поросшем помороженной болотной травой. Просторный пустынный пляж зимней ночью. Несколько бревенчатых туристских хибарок с синей дверью в каждой стене все пустые. В домике было три больших комнаты, длина его составляла футов сто, сплошь бревна, стропила и открытые балки – корабль из темного дерева без единой течи, но и без привычных удобств. «Благодарные Мертвецы» приволокли свою аппаратуру, Проказники свою, в том числе новый электроорган «Хаммонд» для Гретхен и большой строб.
Строб! Строб, или стробоскоп, был придуман как инструмент для исследования движения – к примеру: каким образом движутся ноги человека, когда он бежит. Предположим, в темном помещении вы направляете на ноги бегуна яркий, то вспыхивающий, то гаснущий свет. Свет вспыхивает и гаснет с очень большой частотой, быть может, в три раза быстрее нормального сердцебиения. Каждый раз, когда свет вспыхивает, вы видите новую фазу движения ног бегуна. Эти следующие одно за другим изображения остаются у вас в голове, поскольку свет гаснет прежде, чем вы успеваете уловить привычные глазу расплывчатые очертания движения. В мире кислотных торчков строб приобретает некие волшебные свойства. При определенной частоте свет стробоскопа настолько синхронизируется с колебаниями мозгового излучения, что у эпилептика может начаться припадок. Торчки обнаружили, что стробоскопы способны вызывать у них многие ощущения, связанные с опытом восприятия ЛСД, без всякого приема ЛСД. Строб!
Людям, стоявшим под мощным стробом, казалось, что все разваливается на части. Исступленные танцоры ладони их отлетели от рук и застыли в воздухе сверкающие лица раскололись на мелкие кусочки – там мерцающий овал зубов, здесь пара отполированных ярко освещенных скул – все трепещет и распадается на отдельные образы, как в мелькании старых фильмов нарезанный ломтиками человек! – вся история, словно бабочка, пришпилена булавкой к картонке: опыт восприятия, какие сомнения! Строб, проекционные аппараты, микрофоны, магнитофоны, усилители, «Ампекс» в режиме переменного запаздывания – все это в линкольновском бревенчатом домике представляло собой единое, переплетенное и мерцающее целое, все принадлежало общине. Бэббс что-то говорил в микрофон и следил за индикаторами. Уже повалили в домик торчки. Пришли Маршалл Эфрон и Норман – Норман уже совершенно чумовой от кислоты… И тут входит Кизи, в главную дверь…
Все настораживаются. Лицо его неподвижно, голова слегка приподнята. Он намерен что-то сделать; все настораживаются, ведь это кажется страшно важным. Затянул-таки их харизматический пылесос. Кизи, ни слова не говоря, идет к центру управления, окунается в галактику индикаторов, производит… незначительную регулировку… да! один рычажок, двухполюсный, одноходовой переключатель двойного действия, аллегория Контроля…
Рядом Бэббс, основательно заряженный, но управляющийся с перепутанной сверкающей магнитной лентой, проекционными аппаратами и всем остальным. Перед каждым Проказником, основательно заряженным, стоит строго определенная задача. Норман таращит глаза на индикаторы – зарядился он так, что даже не различает цифр, цифры корчатся и ускользают от взгляда, точно огромные светящиеся паразиты под микроскопом, – но… функционируют под кислотой. Бэббс говорит: «Мы занимаемся этим в основном для того, чтобы научиться функционировать под кислотой». Ну конечно! Готовьтесь к Великому дню – когда широкие массы, миллионы, целые цивилизации будут торчать под кислотой, стремиться отыскать сатори, этот день уже близок, волна накатывается на весь мир.
