Однако и на сей раз не обошлось без накладок. Сочтя, что количество союзных войск, прибывших в Рим, недостаточно для его обороны от немцев, Бадольо отказался подписать краткие условия перемирия. Узнав об этом, Эйзенхауэр, по свидетельству наблюдателей, пришел в «неистовство» и продиктовал грозное послание итальянскому премьеру: «Отказ с Вашей стороны полностью выполнить взятые обязательства соглашения приведет к серьезнейшим последствиям для Вашей страны. Никакие будущие Ваши действия не смогут восстановить веру в Ваши добрые намерения, и, соответственно, дело будет чревато роспуском Вашего правительства со всем вытекающим из этого для Вашей нации»{265}.
Рано утром 9 сентября Эйзенхауэр выступил по радио с объявлением о безоговорочной капитуляции Италии, не упоминая ни о каких «кратких условиях». Через час с аналогичным заявлением выступил перепуганный Бадольо. Дуайт, явно рисковавший, пойдя на довольно авантюрную игру («маленький покер», как он назвал эту историю), торжествовал: он выиграл если не Италию (на ее территории ожесточенные бои будут идти до мая 1945 года), то, по крайней мере, итальянскую армию и итальянский народ. Сам премьер и король Виктор Эммануил III вместе с сопровождавшими чиновниками отправились на военный аэродром, откуда вылетели на юг, в расположение союзных войск — очень своевременно: к концу дня германские войска вступили в Рим, не встретив сопротивления полностью деморализованных итальянских частей. Американские силы были вынуждены эвакуироваться из города.
Началась долгая итальянская кампания. Войска союзников под командованием Эйзенхауэра более или менее быстро продвинулись до района Неаполя, германские войска Кессельринга наступали на юг. Образовалась линия фронта. Союзники продолжали движение, но теперь очень медленно.
Свою штаб-квартиру Эйзенхауэр в конце сентября перенес во дворец Казерта к северу от Неаполя. Подчиненные стремились всячески услужить ему. Без ведома Дуайта для него подготовили роскошную виллу с видом на остров Капри, для приближенных к нему генералов — виллы чуть похуже, но достаточно богатые и изысканные. Когда Эйзенхауэр узнал об этом, он распорядился тотчас переоборудовать их в центры для краткого отдыха солдат, чьи части были отведены с передовых позиций. Сведения о таких жестах командующего, естественно, распространялись в войсках и делали его еще более популярным{266}.
Неясные перспективы
Шел 1943 год. В следующем году предстояли президентские выборы. Значительная часть американцев сомневалась, что Рузвельт, несмотря на всю его популярность, выдвинет свою кандидатуру в четвертый раз. Такого прецедента в истории Соединенных Штатов еще не было. В условиях военного времени на первом плане в глазах избирателей оказывались фигуры популярных полководцев. Заговорили, что, возможно, на президентский пост будет предложена кандидатура Макартура, который косвенно давал понять, что имеет определенные политические амбиции. Как бы в противовес Макартуру, чья репутация была противоречивой, стали говорить об Эйзенхауэре, который недавно успешно завершил североафриканскую стратегическую операцию и, казалось, вел к победному финалу итальянскую кампанию.
При этом его кандидатуру обсуждали представители разных политических лагерей. И до этого времени, и позже он решительно отрицал свою связь и с республиканцами, и с демократами. Теперь это использовали деятели обеих партий. Некоторые республиканцы считали, что Эйзенхауэр предпочтительнее Макартура, и пытались добиться от него поддержки. В то же время в кругах Демократической партии поползли слухи, что если Рузвельт решится вновь выдвинуть свою кандидатуру, то предложит Эйзенхауэру баллотироваться на пост вице-президента.
Занятый исключительно проблемами доведения войны до победного конца, Эйзенхауэр в это время действительно не помышлял о политической карьере. Когда сведения о расчетах на него в обоих лагерях дошли до него (о них заговорили в прессе и по радио, сообщали в письмах родственники и знакомые), он решил положить конец слухам, распространив заявление, основную мысль которого сформулировал в одном из писем: «Я едва ли могу представить себе какого-либо человека в Соединенных Штатах, который был бы менее подходящим, чем я, для политической работы любого характера»{267}.
Кандидаты на президентский и вице-президентский посты скоро определились. Рузвельт действительно был выдвинут в четвертый раз. Учитывая решительное заявление Эйзенхауэра (в том, что он не ведет хитрую игру, не сомневался никто из знавших его), его имя как кандидата на один из высших государственных постов стало появляться в прессе всё реже, а затем и вовсе исчезло.
Возможно, об этом в частном порядке Рузвельт поговорил с Эйзенхауэром, когда в конце ноября 1943 года они встретились в Каире, где президент принял участие в заседании Объединенного комитета начальников штабов. Свидание с президентом состоялось даже ранее официальных встреч: Дуайт вылетел в Оран, где встретил Рузвельта, затем сопровождал его в поездке по Тунису.
Естественно, в беседах речь шла не только о прошлых боях и предстоящих политических баталиях. Рузвельт обдумывал перспективы высадки на Европейском континенте. Было уже решено, что она состоится в конце весны 1944 года (в связи с внесением серьезных исправлений в план операции она была переименована в «Оверлорд» — «Повелитель»). Рузвельт считал, что наилучшим руководителем операции был бы генерал Маршалл, которому он полностью доверял. В этом мнении был и эмоциональный оттенок: Рузвельт считал, что только так, прославив на весь мир имя Маршалла как победоносного главнокомандующего на завершающем этапе войны, можно отблагодарить его за верную службу.
Об этом президент откровенно сообщил Эйзенхауэру: «Вы, Айк, и я помним, конечно, кто был начальником штаба во время Гражданской войны[8], но это знают очень немногие американцы вне круга профессионалов». Было понятно, что Рузвельт имеет в виду предстоявшее назначение главнокомандующим начальника штаба Маршалла. Но тут же президент стал жаловаться, какой огромной потерей для армии, для страны, для него самого будет утрата Маршалла — другого такого талантливого и мудрого руководителя вооруженными силами ему не найти. Адмирал Кинг, который также сопровождал Рузвельта в поездке, рассказал Эйзенхауэру, что президент почти уже принял решение назначить (по согласованию с Черчиллем) Маршалла Верховным главнокомандующим на европейском театре военных действий, заменив его в Вашингтоне Эйзенхауэром{268}.
Казалось, судьба Дуайта решена. Он уже подумывал о возвращении на родину и предстоявшей относительно спокойной жизни с упорядоченным рабочим графиком, общением с женой, учившимся в Вест-Пойнте сыном и другими членами семьи. Эти мысли, однако, были лишь внешним налетом; конечно же, в глубине сознания Дуайту было досадно, что другой, бесспорно, достойный человек, но всё же не он сам будет вести союзные войска в битвы на заключительном этапе войны в Европе.
Двадцать четвертого ноября Эйзенхауэр, прилетев в Каир вслед за Рузвельтом, выступил перед ним, Черчиллем и союзными начальниками штабов с докладом о ситуации на Итальянском фронте. На присутствующих произвело неотразимое впечатление его глубокое владение нюансами не только военной, но и политической обстановки. Высокое начальство было удивлено, что командующий отнюдь не скрывает трудностей и недостатков его армий, дает реалистичный прогноз предстоявшим военным действиям. Кое-кто был даже обескуражен словами Эйзенхауэра, что на полуострове предстояла длительная и нелегкая война.
После скромной трапезы, приготовленной обслуживающим персоналом штаба Эйзенхауэра, Маршалл поблагодарил его за «прекрасный ужин в честь Дня благодарения[9]». Потрясенный Дуайт произнес, что он, занятый текущими делами, позабыл, что это было время одного из главных американских праздников. Маршалл тотчас приказал Эйзенхауэру взять отпуск на несколько дней. Когда же тот воспротивился, начальник штаба со свойственной ему резкостью заявил: «Если ваши подчиненные не могут работать без вас, это значит, что вы не смогли организовать их работу»{269}.
