Но реальное управление должны были осуществлять специалисты в своей области, а таких среди антинацистских деятелей почти не было. Здесь Эйзенхауэр столкнулся с серьезными трудностями, ибо проводил курс денацификации более жестко, чем это делалось в английской и советской зонах оккупации. Более того, он поддержал разработанный министром финансов США Генри Моргентау план, предусматривавший разрушение германской промышленности и превращение Германии в аграрную страну путем разделения крупных помещичьих имений на мелкие землевладения, которые могли бы получить бывшие рабочие и служащие промышленных предприятий. В книге «Германия — наша проблема»{393} Моргентау указывал, что сама идея деиндустриализации Германии была подсказана ему Эйзенхауэром. Что ж, не имевший хозяйственно-управленческого опыта Дуайт мог высказать такую мысль, продиктованную ненавистью к побежденному врагу. Но как мог опытный государственный деятель Моргентау всерьез рассуждать об этом фантастическом плане? В любом случае никем из высокопоставленных лиц план Моргентау всерьез не рассматривался.
Да и сам Эйзенхауэр под влиянием практики вскоре изменил отношение к будущему Германии. В 1947 году, занимая уже другой пост, он пришел к выводу, что, превращая Германию в страну, неспособную вести войну, надо позаботиться и о том, чтобы немцы «могли производить собственные средства обеспечения, иначе они станут объектом благотворительности и всемирной жалости»{394}.
К изменению отношения к немцам Эйзенхауэра еще в бытность губернатором подталкивали его подчиненные. В то время как он требовал, чтобы ни один бывший нацист не был допущен на руководящую должность, в Баварии, самой крупной земле американской зоны, старый товарищ и непокорный подчиненный Эйзенхауэра Паттон проводил иную политику, понимая, что в Германии при Гитлере невозможно было занимать какой-либо пост, не кланяясь нацистской партии. Военный губернатор требовал от него «лояльной службы в исполнении проводимой политики, как я получал ее во время войны»{395}. Но посетив Баварию, чтобы проверить, как выполняются его приказы о денацификации, он убедился, что восстановление там идет быстрее, чем в других германских землях, и вынужден был с этим считаться{396}. Он увидел, что в Баварии, как и в британской и советской зонах оккупации, власти придерживались прагматического курса: предавали суду и жестко наказывали тех, кто был непосредственно замешан в убийствах мирных граждан как в Германии, так и за рубежом, но использовали на административных должностях бывших нацистов, имевших специальные знания и опыт. (Впрочем, в советской зоне таковые быстро перекрашивались в членов Социалистической единой партии Германии. Не случайно в то время в Германии ходило выражение, что СЕПГ — это «партия мелких нацистов».)
Трудно сказать, как развивались бы отношения между Эйзенхауэром и Паттоном, но 9 декабря Паттон попал в автокатастрофу и 21 декабря скончался. Его сменил генерал Лусиус Траскотт. Перед его отъездом в Баварию Эйзенхауэр призвал его быть жестким по отношению к нацистам и давать преимущества в трудоустройстве бывшим перемещенным лицам, в частности евреям{397}. Однако Траскотт, по существу, продолжал курс предшественника, и Эйзенхауэр постепенно убеждался в целесообразности следовать этому примеру.
И всё же в американской зоне было предано суду и понесло наказание больше нацистских преступников, чем в британской (французская зона занимала крохотную, промежуточную территорию между американской и британской). В британской зоне к суду было привлечено около девятисот тысяч нацистов, из которых почти все отделались денежными штрафами, а к тюремному заключению приговорены, по разным данным, от двадцати до пятидесяти тысяч человек. (Статистика преданных суду и понесших наказание в советской оккупационной зоне не публиковалась. Известно лишь, что основное внимание было направлено на использование денацификации для установления контроля над экономикой. От управления государством и решения хозяйственных вопросов было отстранено около четырехсот тысяч человек{398}.)
Контакты с Жуковым и Сталиным
В конце июля Эйзенхауэр по распоряжению Трумэна отправился в Берлин для участия в конференции глав трех союзных держав. Однако американский президент отдал это распоряжение, скорее всего, чтобы сделать приятное своим международным партнерам Сталину и Черчиллю, относившимся к генералу с несравненно большим респектом, чем к нему самому, которого считали случайным лицом (Трумэн был вице-президентом при Рузвельте и возглавил США тотчас после его неожиданной смерти).
Эйзенхауэр рекомендовал президенту во время конференции передать контроль над американской зоной оккупации от армии Госдепартаменту, приступить к восстановлению германской промышленности и начать с Рурского промышленного района, выступить инициатором ликвидации оккупационных зон и вместо них создать единую систему управления Германией. Ни одно из этих предложений Трумэн не принял{399}.
Был еще один чрезвычайно важный вопрос: что делать с атомной бомбой. Об атомной бомбе Эйзенхауэр услышал впервые в кулуарах Потсдамской конференции, — то ли перед тем, как Трумэн намекнул о ее существовании Сталину, то ли непосредственно после этого. Он не знал ни о Манхэттенском проекте, ни о беседе Рузвельта с Нильсом Бором, когда ученый указывал на неизбежно временный характер атомной монополии США. Тем более ему было неведомо о секретной памятной записке, подписанной 18 декабря 1944 года Рузвельтом и Черчиллем, об отказе информировать о ядерных разработках другие страны, о возможном применении атомной бомбы против Японии и о принятии мер против «утечки информации, особенно к русским», в частности со стороны Бора{400}.
На Потсдамской конференции военный министр Генри Стимпсон рассказал ему о ядерных секретах. Как через несколько месяцев сам Эйзенхауэр писал в нескольких меморандумах, известие повергло его в состояние депрессии. Он убеждал Стимпсона, что использование атомного оружия против Японии нецелесообразно, ибо она уже фактически разгромлена, а такая разрушительная бомбардировка шокирует весь мир. После конференции Эйзенхауэр в том же духе высказал свое мнение президенту{401}.
Можно не сомневаться, что Эйзенхауэр отлично понял: атомная бомбардировка японских городов Хиросимы и Нагасаки имела целью не только ускорение капитуляции Японии, но и демонстрацию мощи США, адресованную прежде всего руководителям СССР. Он полагал, что не следует особенно жестко демонстрировать возможность применения силовых методов, а, наоборот, нужно приложить максимум усилий, чтобы наладить послевоенное сотрудничество с СССР, которое, несмотря на все препоны, выдержало испытание войной.
В этом смысле в течение некоторого времени взгляды Эйзенхауэра на перспективы американо-советских отношений были близки к позиции Генри Уоллеса, вице-президента в правительстве Рузвельта в 1941–1945 годах, а в 1945–1946 годах — министра торговли, полагавшего, что развитие должно привести к созданию конвергентного общества, которое вобрало бы в себя лучшие черты американского капитализма, европейского «социализма» (в духе лейбористских реформ в Великобритании в первые послевоенные годы) и советского большевизма{402}.
