В начале марта генштабовский отдел военного планирования был преобразован в оперативное управление с более широкими полномочиями, а Эйзенхауэр назначен его начальником, то есть фактически вторым лицом в Генштабе. Под его началом работали свыше ста офицеров, в том числе имевшие высокие звания. Управление Эйзенхауэра стало «командным постом» Маршалла^{179}.

Бригадный генерал Лусиан Траскотт, направленный в мае 1942 года в Объединенный штаб союзников в Лондоне, перед отъездом явился к Эйзенхауэру и провел день в его управлении. Он вспоминал, с каким вниманием слушал дискуссии между офицерами оперативного управления и как был поражен при виде бесконечной цепи работников других управлений министерства, военно-морских офицеров, конгрессменов и всевозможных иных лиц, прошедшей через кабинет Эйзенхауэра задень, и теми спокойствием и вниманием, с которыми хозяин кабинета выслушивал визитеров, проявляя «экстраординарную способность моментально обращать внимание на самую значимую часть проблемы или слабое место любого предложения». Эйзенхауэр, по словам Траскотта, обладал «великолепными манерами и постоянно оставался в хорошем настроении»^{180}. Это было мнение о человеке, который при необходимости становился грубым, не гнушался непристойных выражений, нередко проявлял гнев, раздражение и нетерпение. Воспоминания Траскотта свидетельствуют, что Эйзенхауэр к этому времени научился при необходимости держать себя в руках и производить благоприятное впечатление.

В то же время Эйзенхауэр всё более критично относился к некоторым военным в высоких чинах и даже к целым подразделениям военных министерств. Особенно он невзлюбил командующего американским флотом адмирала Эрнеста Кинга, который, по общему мнению, был талантливым флотоводцем, хотя нередко позволял себе настолько самостоятельные решения, что они нарушали общий замысел крупной операции^{181}. Скорее всего, именно поэтому Эйзенхауэр относился к нему с постоянным подозрением, иногда оправданным, но чаще беспочвенным. В дневнике Эйзенхауэра встречаем неприязненную оценку: «…любящий действовать произвольно, упрямый тип, у которого немного ума, но зато тенденция оскорблять подчиненных». Отталкиваясь от примера Кинга, Дуайт размышлял о стиле современной войны, в основу руководства которой должны быть положены решения и действия коллектива единомышленников и ни один человек «не может стать Наполеоном или Цезарем»^{182}. Разумеется, в такой оценке была лишь часть правды, ибо после коллективной выработки решений на войне решающий приказ отдает один человек, несущий личную ответственность за операцию. Именно так будет поступать сам Эйзенхауэр на полях сражений.

Более основательные претензии предъявлялись Дуайтом некоторым подразделениям Генштаба, в частности разведывательному управлению G-2. Изучив кадровый состав управления, он пришел к выводу о его «шокирующих недостатках». В управлении, особенно в его представительствах за рубежом, служили «джентльмены, приемлемые в [высшем] обществе», зачисленные туда благодаря финансовому положению их самих или их родственников. В результате доклады, которые Эйзенхауэр получал от разведки, были неточны, а иногда просто полны фантазий. Он с негодованием записал в дневнике, что военный атташе США в Румынии (и одновременно сотрудник разведывательного управления) сообщил, будто Гитлера разгромить невозможно, поскольку тот держит в резерве 40 тысяч самолетов. Поскольку как раз в это время немцы потерпели первое крупное поражение под Москвой, Эйзенхауэр выразил обоснованное сомнение в целесообразности решения, по которому мощные военно-воздушные силы США не вводятся в боевые действия, а прозябают в резерве. Приказано было тщательно проверить полученные данные. Оказалось, что доклад сотрудника G-2 из Румынии был выдумкой^{183}. Последовал рапорт Эйзенхауэра Маршаллу, и по распоряжению последнего было начато совершенствование разведывательной службы.

Тем временем приближались первые реальные военные действия вооруженных сил США против фашистского блока.

Союзники по антигитлеровской коалиции начали разрабатывать согласованные планы на состоявшейся в Вашингтоне конференции под кодовым названием «Аркадия», продолжавшейся с конца декабря 1941 года до середины января 1942-го, что было связано с серьезными различиями в мнениях американских и британских участников.

Эйзенхауэр участвовал в конференции еще в качестве заместителя Джироу. Американцы были обижены тем, что британские коллеги смотрят на них сверху вниз, считая неопытными и не готовыми к большой войне. Дуайт записал в дневнике: «Беседы с британцами становятся утомительными. С ними трудно разговаривать, очевидно, потому, что боязно сказать, что делать и как это осуществить»^{184}. Но, пожалуй, он был единственным, кто смог подняться над чувством национальной гордости. Оказалось, он умел дипломатично поворачивать бесплодные споры о приоритете в позитивное русло выработки союзных планов.

Американцам было тем более трудно вести переговоры, потому что в конференции участвовал такой авторитет, как британский премьер Уинстон Черчилль, тогда как президент Рузвельт появлялся на заседаниях редко, доверив переговоры военным. В качестве шага к «замыканию и сжатию кольца вокруг Германии» Черчилль выдвинул «проект Северо-Западной Африки», по которому американцы должны были высадиться на побережье Марокко. Рузвельт в принципе одобрил этот проект, хотя Маршалл и другие военные сомневались в его осуществимости, считая, что он может помешать высадке в Европе.

У сэра Уинстона, вначале считавшего приоритетными операции на Европейском континенте, постепенно зрел план «периферийной стратегии», включавший создание плацдармов для нанесения удара в «мягкое подбрюшье Европы» — в направлении Италии и Балкан. Британцы полагали, что такие операции позволят сэкономить живую силу и боевую технику, надавить на Германию с юга и в то же время остановить наступление Красной армии на западной границе СССР^{185}.

Дуайту Эйзенхауэру были чужды эти далекоидущие планы. Он уже стал стратегом, но военным, а не политическим, каковым ему еще предстояло стать на протяжении военных лет и особенно по окончании войны. Он не понимал, зачем нужна «периферийная стратегия», если проще и эффективнее нанести удар по территориям, наиболее близко расположенным к нацистской Германии. 22 января он записал в дневнике: «Нам следует отправиться в Европу и воевать, и мы должны прекратить попусту тратить ресурсы по всему миру и, что еще хуже, попусту тратить время»^{186}. Поддерживать СССР в войне, проводить оборонительные операции на Дальнем Востоке, наносить авиационные удары по Западной Европе, за которыми должна последовать «сухопутная атака как можно скорее»^{187} — эту позицию он отстаивал на конференции «Аркадия» при не слишком активной поддержке Маршалла, тогда как Рузвельт склонялся к принятию предложения британского партнера.

На конференции не были приняты стратегические решения, а лишь достигнута договоренность продолжать переговоры и в ближайшее время окончательно определить направление удара по противнику. Рузвельт всё еще колебался, готовить высадку в Европе или в Африке. Да и Черчилль, говоря о «мягком подбрюшье», полностью не отказался от идеи десанта на севере Франции.