С. Амброз отрицает факт интимной связи между главнокомандующим и его секретаршей, мотивируя большой разницей в возрасте (Кей годилась ему в дочери) и отсутствием времени на любовные отношения. Поэтому, мол, на фотографиях они всегда запечатлены в окружении людей{258}. Очевидно, что эти резоны выглядят слабо: никто из фоторепортеров просто не мог проникнуть в тайну общения Айка и Кей, когда они были наедине. Естественно, свою связь они не афишировали, хотя она была очевидна тем, кто входил в штабное окружение. Правда, до лета 1943 года сплетни по поводу их отношений нивелировались распространяемыми самой Кей слухами, что она собирается замуж за подполковника Ричарда Арнольда. Когда же ее подлинный или фиктивный жених погиб, подорвавшись на мине в конце африканской кампании, другого кандидата в мужья Кей не подобрала. Так она и осталась в армии до 1945 года, дослужившись ко времени увольнения в запас до звания капитана. Всё это время она повсюду сопровождала Эйзенхауэра.
Через много лет, когда Дуайта уже не было в живых, Кей, у которой обнаружили неизлечимую злокачественную опухоль, продиктовала воспоминания, в которых рассказала, что у нее с Дуайтом на протяжении нескольких лет была «любовная история»{259}.
Поскольку не только «желтая» пресса, но и солидные американские газеты часто публиковали фотографии Кей вместе с Дуайтом (обьино в группе военных, но иногда и вдвоем), у Мейми были все основания для ревности и дурного настроения, приведшего к депрессии.
Ее раздражали любые мелочи. Узнав, что некие высокопоставленные чиновники, побывавшие то ли с ревизией, то ли, скорее, с экскурсионной целью в штаб-квартире Эйзенхауэра, привезли женам подарки, Мейми разразилась гневным письмом, в котором упрекала мужа, что он не купил ей ни одного платья, кожаной сумки или хотя бы шарфа. Дуайт должен был оправдываться. Правда, на этот раз в оправданиях явно чувствовалось раздражение: «Возможно, тебе трудно понять, что я не могу уделять время походам по магазинам, как это делают многие другие». Он добавлял, что вообще позабыл, что такое магазин, так как не был в нем более года{260}.
Переутомление и вызванное целым рядом обстоятельств дурное настроение стали причиной ухудшения здоровья Эйзенхауэра. Ему недавно пошел шестой десяток, но чувствовал он себя не моложе своего возраста, как было всего пару лет назад, а значительно старше. 10 августа 1943 года Дуайт предстал перед медицинской комиссией, которую командный состав американской армии обязан был проходить регулярно, обычно раз в год.
На сей раз у него нашли признаки крайнего переутомления и сильно повышенное кровяное давление. Медицинское предписание было категорическим: не менее недели полного отдыха, преимущественно в постели. Пользуясь своими правами главнокомандующего, Эйзенхауэр сократил отдых до двух дней, причем не в постели, а за письменным столом. Он просто не мог позволить себе отвлечься от дел, так как впереди была новая ответственная кампания: 17 июля было принято решение о вторжении на материковую территорию Италии. Операция получила название «Аваланч» («Лавина»).
Девятнадцатого июля был совершен массированный авианалет на Рим. Воздушная атака была по приказу Эйзенхауэра организована так, чтобы не повредить Ватикан и основные памятники архитектуры. Налет дал неожиданный результат: первой же бомбежки оказалось достаточно, чтобы произошел государственный переворот. 24 июля собрался много лет не созывавшийся Большой фашистский совет. Муссолини выступил с докладом о положении в стране и на фронте. Один из лидеров оппозиции Дино Гранди предложил передать командование вооруженными силами королю и предоставить ему «высшую инициативу в принятии решений». За принятие этой резолюции голосовало 19 членов совета, против — семь. 25 июля Муссолини арестовали. Вечером было передано по радио сообщение о его отставке и назначении премьер-министром маршала П. Бадольо. Затем выступил сам Бадольо, заявивший, что Италия «остается верной своим обязательствам и следует вековым традициям». Вооруженным силам был отдан приказ «продолжать войну в союзе с Германией».
Эйзенхауэр, как и главы союзных держав, понимал, что это заявление было маскировкой, чтобы не допустить германского вторжения в Италию и вступить в тайные переговоры с союзниками. Бадольо, однако, колебался, принимать ли выдвинутое требование о безоговорочной капитуляции, на чем настаивали Черчилль и Рузвельт.
Тем временем германские войска под командованием фельдмаршала Альберта Кессельринга сразу после известия об аресте Муссолини стали быстро продвигаться вглубь Италии.
Союзникам необходимо было действовать без промедления. В день падения Муссолини Г. Макмиллан нашел Дуайта «в состоянии крайнего волнения и полным планов и идей по поводу использования сложившейся ситуации»{261}. Наилучшим вариантом ему, так и не научившемуся лицемерным нормам высокой политики, представлялось вторжение, прикрытое фиктивным соглашением с Бадольо, дававшим возможность предотвратить сопротивление итальянской армии.
Но Бадольо был видным фашистом, и соглашение с ним никак не вписывалось в принцип безоговорочной капитуляции. Вопреки ожиданиям Эйзенхауэра Черчилль и Рузвельт колебались, а немцы приближались к итальянской столице, даже сняв для этого две танковые дивизии с Восточного фронта. Шли недели, а главы союзных государств всё никак не могли договориться об условиях перемирия с Италией. Они не соглашались на сохранение в Италии Савойской династии и Бадольо на посту премьер-министра, на чем настаивали итальянцы, передав эти требования через тайных посредников, которые встретились с представителями Эйзенхауэра в столице Португалии Лиссабоне.
Эйзенхауэр был просто взбешен. Ничем иным нельзя объяснить явно неуважительный тон его послания обоим высшим начальникам: «Я не вижу, как можно успешно вести войну, если каждое действие союзного верховного главнокомандующего должно быть послано правительствам для предварительного одобрения»{262}.
В конце концов Рузвельт и Черчилль придумали странную конструкцию: безоговорочная капитуляция Италии на кратких условиях (подробные предполагалось выработать позже): немедленное подписание перемирия, перевод военного флота и военно-воздушных сил на территорию, занятую союзниками, объявление войны Германии{263}. «Безусловная» капитуляция обусловливалась некими условиями! Что же касается будущих подробностей выхода Италии из войны, то об их содержании пока не знали даже те, кто собирался их разрабатывать.
Эту директиву Эйзенхауэр получил 18 августа и тут же передал ее прибывшему в расположение союзников итальянскому генералу Джузеппе Кастеллано. Тот в растерянности «попросил» подробных условий, о чем Эйзенхауэр тотчас известил своих начальников. В ответ 27 августа он получил огромный документ, содержавший четыре десятка пунктов, которые Макмиллан иронически назвал «мечтой плановиков и кошмаром для генералов»{264}. С большим трудом Эйзенхауэр добился разрешения вести переговоры с итальянцами только на базе кратких условий.
Кастеллано возвратился в Рим, откуда сообщили о принятии условий, но попросили, чтобы их обнародовали только вечером накануне высадки союзных войск на носке или в другой части «итальянского сапога».
Начало операции «Аваланч» было назначено на 9 сентября. Накануне вечером было объявлено о капитуляции Италии, а утром следующего дня предстояло подписать долгожданное перемирие. Американские войска высадились в районе Салерно, британские — на «носке» «сапога». Одновременно в район Рима были переброшены самолеты с артиллерийскими установками и десантными войсками, которыми командовал будущий крупный военный деятель, близкий к трем президентам США (Эйзенхауэру, Кеннеди, Джонсону), а в то время генерал-майор Максвелл Тейлор.
