Гэмаль вытащил из планшетки карту, расстелил на столе.

— Да, это наш золотой фонд, Гэмаль, такие люди, как Нояно и Журба, — сказал Сергей Яковлевич, всматриваясь в карту. — Предложения действительно очень ценные.

— Четвертое, — продолжал Гэмаль после того, как секретарь внимательно рассмотрел карту. — Когда я осматривал другие места, где мы строительство наметили на это лето, многие оленеводы говорили такое, над чем нельзя не задуматься. Пастбища там требуют полной перекочевки бригады, хотя бы один раз в год. Иначе пастухам придется пасти стадо очень далеко от своего поселка. Необходимы, значит, разборные дома, которые можно будет с места на место передвигать.

— Думал я над этим, — отозвался Ковалев. — Особенно такие дома нам будут необходимы в других сельсоветах, где пастбища не так удобны, как в янрайской тундре. И остановился я пока вот на чем: нужно привлечь инженеров Дальстроя для разработки проекта такого домика.

— И еще хорошо бы написать об этом в Москву, — подхватил Гэмаль. — Север у нас большой, не одна Чукотка. Оленеводство по всему северу имеется. Таких домов очень много потребуется. Я уверен, что правительство нам поможет.

— Поможет! Но сначала напишем в округ, в край.

— Вот все, Сергей Яковлевич, что я хотел сказать. Правда, еще второстепенные вопросы имеются: хотел попросить райторгконтору поругать — до сих пор многих материалов, которые обещала для строительства, не выделила. И потом еще срочно старшину для катера найти надо. Полярная станция дает катер, механик есть — наш замечательный моторист Пытто, — а вот старшины нет… Я писал вам уже об этом. Правда, Пытто страшно увлекся плотницким делом и, видимо, обидится, когда узнает, что за мотор ему сесть придется, да ничего не поделаешь…

Ковалев вышел из-за стола, походил по кабинету.

— Хорошо, Гэмаль. Все то, что ты сказал, очень важно, — остановился он напротив заведующего райзо. — А теперь я хочу тебе один вопрос задать.

Гэмаль насторожился.

— Скажи мне, что ты думаешь о Савельеве?

— Что я о Савельеве думаю? — переспросил Гэмаль. — Трудно это объяснить… Работал он хорошо, никого не обманывал, порядок всегда был, как будто с населением жил дружно… А вот полюбить его, как, допустим, люблю Митенко, я не мог. И потом еще там, в Янрае, эта дружба его с Эчилином…

— А вот что тебе в их дружбе главным образом не нравилось?

— Да как сказать… — замялся Гэмаль. — То не нравится, что Савельев дружбу свою с Эчилином не хотел всем показывать, прятал зачем-то дружбу эту, таился…

— Так, так… таился, значит, — задумчиво промолвил секретарь. — Ну хорошо, Гэмаль, занимайся своими хлопотами, а я обещаю помочь тебе. Вот сейчас поговорю со старшиной катера Васильевым, он, кажется, ждет уже.

Гэмаль вышел, и тут же на пороге показался Васильев. Ковалев встал ему навстречу.

— Ну как, Иван Васильевич, супруга поживает, как дети твои?

— Спасибо, Сергей Яковлевич, все хорошо, — смял в своих руках фуражку Васильев.

— Значит, по-прежнему дружба и мир. Это хорошо, садись, пожалуйста. Помнишь наш разговор, когда нас на катере с тобой во льдах затерло?

— А как же, Сергей Яковлевич, помню, хорошо помню. Жена до сих пор мне, чуть неладно, о разговоре этом напоминает.

— А как ты думаешь, она обидится на нас с тобой, если я предложу тебе до зимы в янрайском сельсовете на катере поработать?

— В янрайском сельсовете на катере поработать? — переспросил Васильев.

— Да, на строительстве поселка поработать прошу тебя. Катер полярная станция дает, механик есть: янрайский колхозник Пытто, прекрасный мужик, а вот старшины нету.

— Если начальство мое позволит, я с удовольствием, — с готовностью отозвался Васильев. — Ну, а насчет жены так скажу — без местного инцидента, видимо, не обойдется. Но она у меня хорошая, добрая, скоро отойдет. Зато как встречать будет!

— Ну что ж, Иван Васильевич, я очень рад, что мы с тобой так быстро договорились, — улыбнулся Ковалев, подымаясь из-за стола.

…Минут через двадцать после Васильева из кабинета секретаря вышел Савельев. Решительный и мрачный, он направился в управление районной торговой конторы, чтобы немедленно устранить все неполадки, которые были допущены в снабжении янрайского строительства, необходимыми материалами.

— Чорт бы его побрал, Караулина этого, — ругался Савельев. — Взвалит на мои плечи все дела, а сам по району разъезжает. Но ничего, сейчас я устрою такой переполох, что эти проклятые янрайцы мигом все свое получат.

Через час Савельев уже докладывал секретарю о срочных мерах, предпринятых им для ликвидации неурядиц со снабжением строительства.

— Хорошо, будем надеяться, что все будет так, как вы говорите, — ответил секретарь.

У Савельева отлегло от сердца.

А в это время лейтенант госбезопасности стоял перед начальником Кэрвукского районного отделения МГБ.

— Связь Савельева с бывшим кулаком Эчилином вполне очевидна, — докладывал лейтенант. — Взаимоотношения его с бухгалтером райторгконторы Шельбицким тоже, по-моему, требуют нашего пристального внимания. Главное здесь то, что на людях они почти никогда не разговаривают, всячески подчеркивают свою антипатию друг к другу, но это не мешает им встречаться наедине и всегда — тайно.

Начальник встал.

— Изучать, изучать все до последней мелочи, что за связь у Савельева с Шельбицким!

Вельбот с трудом тащил против течения плот из бревен и досок. Журба с шестом в руках помогал янрайцам вести плот.

Когда вышли в ровное глубокое русло, Рультын и Тымнэро спрыгнули на берег и побежали рядом с вельботом. Проходили километр за километром, а юноши все бежали. Нотат дернул за рукав Тиркина, показал на бегунов.

— Не забывают молодые старый обычай. Когда-то я тоже, как олень, бегал, по сорок километров бегал…

— Зачем хорошие обычаи забывать? — отозвался Тиркин. — Ловкость всегда нужна, сила всегда нужна.

Прошел еще час, бегуны не останавливались. Владимир, которому казалось, что он в жизни чукчей знает решительно все, начинал удивляться.

— Марафонский бег! Ведь это же марафонский бег! Наверное, тут не однажды ставились мировые рекорды по бегу, только никто об этом не знает.

Рядом с Владимиром сидел Эттын. Он с завистью смотрел на бегунов, прикрыв свою деревянную ногу пустым мешком. Ему казалось, что если бы он не потерял ногу, то сейчас обогнал бы и Рультына и Тымнэро. Но мгновенная вспышка тоски постепенно растаяла от во-время пришедшей в голову мысли, что теперь и он, Эттын, один из уважаемых людей колхоза — счетовод!

И это было действительно так. Счетовод пользовался большим авторитетом у председателя Айгинто, у членов правления и у бригадиров. Все знали строгость Эттына, когда дело касалось колхозных денег, его исключительную точность в учете трудодней. Сейчас Эттын ехал в район строительства, чтобы лично убедиться, как используются материалы, на которые колхоз тратит немалые деньги.

— Эй вы, бегуны! Напрасно стараетесь! Все равно трудодни за это не начислю! — весело крикнул он, поставив руки рупором. В ответ послышался смех. Тымнэро и Рультын, запрокинув головы, продолжали бежать, перепрыгивая через камни и кочки.

Пробежав около тридцати километров, бегуны остановились, но не по своему желанию: они услыхали, как вдруг заглох мотор. Как молодой моторист ни пытался пустить мотор в ход, ничего не получалось.

Тогда янрайцы решили довести плот до района междуречья на себе. На плоту у руля предложили остаться Эттыну. Но юноша категорически отказался.

— Пойми, тебе и здесь не так легко будет! — доказывал сыну Тиркин. — Шестом работать придется!

Но Эттын настоял на своем и впрягся вместе со всеми в одну из петель на длинном ремне, идущем с плота на берег. На плоту оставили Нотата. Рультын и Тымнэро тоже пошли в упряжке; за ними шел Владимир.

…Строители поселка ждали плот с возрастающим нетерпением.