Оля присела на корточки рядом с Владимиром, слегка толкнула его плечом и участливо спросила:

— Волнуешься? Ничего, не волнуйся. Я надеюсь, что дым пойдет все же в трубу.

— Заставлю пойти! — нахмурился Журба и потрогал руками раму печной дверки — крепко ли вделана?

Солнцева поднялась на чердак, проверить, как идет ремонт крыши, Журба снова принялся за свою печку.

Вместе с комсомольцами в школе работала и Тимлю. Прислушиваясь к смеху и шуткам товарищей, она часто улыбалась, но иногда и тревожно поглядывала в сторону яранги Эчилина.

В класс вошел веселый и чем-то очень довольный Айгинто.

— С Олей недавно разговаривал, — шепнул он Тимлю, — сильно меня ругает за то, что не женюсь на тебе.

Тимлю смутилась, опустила глаза книзу, Айгинто жадно следил за ее лицом: «Ну что, что там у тебя на душе? Разве не видишь, как люблю тебя, как жду я, когда ты мне об этом же хотя бы глазами скажешь?» Но, кроме смущения и тяготившей ее неловкости, ничего другого на лице Тимлю не было. Сердце Айгинто упало. Где-то глубоко заговорила его мужская гордость. «Ну и пусть! Что, только одна Тимлю на свете? Встречу другую девушку», — твердил он себе, а сам с прежним напряжением ждал, что вот пройдет время и Тимлю одним взглядом, жестом успокоит его, подаст надежду, что его любовь не останется без ответа. А Тимлю как-то замкнулась в себе, даже помрачнела. Она не чувствовала ничего плохого к Айгинто, скорее даже наоборот — она была благодарна ему за то, что он больше всех других в поселке пытался вырвать ее из цепких лап отчима. Но она знала, что любви к нему у нее нет. Девушка мучалась, порой пыталась настроить себя так, чтобы посмотреть на Айгинто другими глазами, но у нее ничего не получалось.

И вот сейчас, когда Айгинто отошел в сторону, она облегченно вздохнула и принялась за свою работу. На лице ее снова появилась бездумная улыбка, ей казалось, что она вот так всю жизнь работала бы с этими веселыми парнями и девушками.

И вдруг позади себя Тимлю услыхала возглас Эчилина.

— Кажется, ты мне сказала, что идешь в старухе Уруут помогать выделывать шкуры, — тихо проговорил Эчилин, не отрывая своего холодного, режущего взгляда от падчерицы. Тимлю молчала.

— Пойдем домой, там объяснишь, почему меня обманываешь, — так же тихо и властно приказал старик.

— Тимлю не может сейчас уйти, — неожиданно прозвучал позади него голос учительницы. — Или ты, Эчилин, не хочешь, чтобы парни и девушки помогли мне отремонтировать школу?

Эчилин медленно повернулся в сторону Солнцевой и, усмехнувшись, вкрадчиво ответил:

— А-а-а, это твой голос, Оля, слышу я! Но почему Тимлю меня обманула, почему не сказала, что на такую важную работу идет? Я бы отпустил ее, я бы ничего не сказал…

Тимлю задохнулась от волнения. Ей хотелось крикнуть, что Эчилин лжет, что он не пустил бы ее, только поэтому она и решила обмануть его. Но сказать это у девушки не хватило смелости.

— Тимлю тебя не обманывала, — спокойно возразила Оля, беспечно накручивая на палец веревочку от связки ключей. — Просто я остановила ее, когда она к Уруут шла, и привела в школу. Нельзя же ей отставать от девушек и парней поселка.

— Вот именно нельзя ей отставать от девушек и парней поселка, — с такой же беспечностью, как и Оля, подхватил подошедший Владимир.

«Похоже на то, что они издеваются надо мной, как, над мальчишкой», — подумал Эчилин.

— Ну что ж, работайте, работайте. Смотрите, чтобы Тимлю у вас лентяйкой не оказалась. Я рад, что она хорошим делом занята, — с наигранным миролюбием сказал он, чуть отступив к порогу.

— Рад, говоришь? — вдруг спросил молчавший до сих пор Айгинто. — Смотри, чтобы радость твоя не исчезла, когда Тимлю домой вернется. О том, что ты ей будешь говорить дома, она мне потом обязательно расскажет. Запомни: непременно расскажет! — жестко добавил он.

Когда Эчилин ушел, Тимлю вдруг охватил страх, она решила все бросить и бежать домой. Айгинто сразу это почувствовал.

— Чего ты так испугалась? — тихо, с какой-то особенной теплотой спросил он. — Не надо итти домой. Смелее будь. Уверяю тебя, что после нашего разговора Эчилин побоится тебе хотя бы одно плохое слово сказать.

— Хорошо, я буду мыть окна дальше. Теперь все равно… — Тимлю не договорила и, решительно махнув тряпкой, которую держала в руке, сдержанно засмеялась.

Журба, скрывая свое волнение за шутливой важностью, возился возле печи, разжигая в ней мелкие щепки.

— Отойдите подальше, а то может взор-р-р-ваться! — предостерегающе произнес он, нажимая на «р». Некоторые девушки испуганно попятились. Это вызвало общий смех.

Когда дрова в печке загудели, Журба несколько минут молча наблюдал за печной дверцей и вдруг торжествующе крикнул, глядя на Солнцеву:

— Что я тебе говорил! В трубу идет дым! Не в дверцу, представь, а в трубу! За мной, товарищи! Полюбуемся с улицы на высокое искусство печника!

Вдоволь налюбовавшись дымящей трубой, комсомольцы вернулись в школу.

И тут послышался чей-то радостный, ликующий возглас:

— Смотрите, Эттын!

Все повернулись на голос.

За порогом, у открытой двери, стоял Эттын. Смущенный и обрадованный встречей с друзьями, он быстро и пристально оглядел комсомольцев, работавших на воскреснике, и остановил взгляд на Солнцевой.

— Что же ты там стоишь? — встрепенулась учительница. — Иди скорее, иди сюда, мы так по тебе соскучились!

Эттын мгновение помялся, не зная, какой ногой переступить порог, и вдруг с какой-то особой решительностью двинулся навстречу друзьям. Его немедленно окружили плотным кольцом. Эттын поворачивал голову то вправо, то влево, крепко пожимал протянутые к нему руки; подумав недолго над одним из вопросов, которые градом сыпались на него, он ответил.

— Вы спрашиваете, как я живу? Да так вот… видите?.. — Юноша не закончил и с ожесточением постучал деревянной ногой об пол. — Вот как живу!

Наступила напряженная тишина. Оля почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине. Она смотрела в худое лицо комсомольца, на котором выражение радости вдруг сменилось угрюмостью, даже скорбью, и отказывалась верить, что перед ней Эттын. Полгода назад это был беззаботный восторженный юноша, почти мальчик, теперь перед ней стоял человек, казалось, уже проживший большую, трудную жизнь.

— На неделю приехал к вам, — вздохнув, продолжал Эттын, — потом опять в Илирнэй поеду… на колхозного счетовода учиться. Охотником-то мне уже никогда не быть… Потом, когда выучусь, в наш колхоз на работу вернусь.

— Пойдем-ка, Эттын, со мной, — неожиданно предложила Оля. И обратившись к остальным комсомольцам, добавила: — Не обижайтесь, ребята! Я знаю, всем вам с Эттыном хочется побеседовать, но я как комсорг в первую очередь хочу поговорить с ним.

Эттын послушно пошел за Солнцевой. Усадив гостя у себя в комнате, Оля быстро подогрела чай, накрыла на стол. Эттын наблюдал за ней с мягкой, грустной улыбкой. В широко раскрытых черных глазах его появилось прежнее восторженное выражение.

— Оля, я хочу тебе большое спасибо сказать за твои письма мне в больницу, особенно за последнее письмо, — промолвил Эттын, по-прежнему безотрывно наблюдая за девушкой. — Скажи, есть у тебя эта книга… О Павле Корчагине?.. Хочу прочитать ее.

Солнцева села на стул против Эттына и, положив свою ладонь на его крепко сомкнутые руки, сказала:

— Для того я и позвала тебя, чтобы дать ее, эту книгу. — Открыв стол, Солнцева вытащила «Как закалялась сталь». Вот смотри, здесь я написала, что дарю тебе на память. Прочти книгу, внимательно прочти. Ты поймешь, как хорошо комсомольцу иметь такое сердце, какое оно было у Корчагина…

Эттын бережно взял в руки книгу, прижал к груди и тихо сказал:

— Спасибо тебе, Оля, большое спасибо. Я знал, что когда увижу тебя, то у нас… все хорошо получится…

— Что ж, давай чайку попьем, о делах твоих поговорим, — весело предложила девушка, наливая Эттыну крепкий душистый чай.

Когда Эттын ушел, Солнцева направилась к печке, у которой Журба все еще что-то доделывал, поправлял.