А Кумчу по-прежнему сидел на бревнах и думал о том, откуда взялась у людей, которых он знал с детства, эта охота ворочать тяжелые камни.

— Го-го-го! Люди! Вы что это вздумали новую гору из камней делать! — вдруг послышался звонкий голос Воопки. Кумчу резко повернулся и увидел подходивших к стойбищу Воопку и Майна-Воопку. Братья минуту наблюдали за работой и вдруг, словно сговорившись, взяли по камню и потащили их в кучу.

— Чаю попейте сначала! — крикнул им Мэвэт.

— Не мешай нам! — отозвался Воопка. — Пусть Кумчу за нас чайку попьет, все равно ему скучно на бревнах сидеть!

Кумчу выругался и пошел прочь от стойбища к реке, где вверх дном лежала его легкая моржовая байдарка. Оглянувшись, он прежде всего увидел своего бригадира. Обхватив могучими руками огромный камень, Майна-Воопка легко нес его к возвышавшейся куче камней. Суровое худощавое лицо его было сосредоточено, спокойно. Он и эту работу выполнял так, как работал всегда: серьезно, добросовестно, вдумчиво.

«Не камень, а скалу на руки взял. Забыл, что совсем не для его бригады дома здесь строить будут», — подумал Кумчу и еще быстрее зашагал к своей байдарке.

— Все камни собирайте, и даже маленькие! — кричал Мэвэт, позабыв, что он пришел домой выспаться после бессонной ночи.

Журба сидел за небольшим складным столиком в палатке, задумчиво глядя на улицу через открытое слюдяное окно. В палатке, пригретой солнцем, было тепло и уютно. Перед Владимиром лежал на столе устав сельскохозяйственной артели, который он переводил на чукотский язык.

Выбрав в стопке бумаг чистый лист, Журба принялся составлять список русских слов, вошедших в чукотский язык за годы советской власти.

— Школа, ученик, тетрадь, карандаш, мел, — бормотал он, — колхоз, председатель, сельсовет, секретарь, комсорг, собрание…

Все новые и новые слова приходили на память. Владимир достал из фанерного ящика объемистую папку, где лежали его записи по чукотскому языку.

Уже четвертый год Журба и Солнцева кропотливо работали над чукотским букварем, тщательно отбирая материал, проверяя его на занятиях.

«Новая лексика обязательно должна найти свое место в нашем букваре», — рассуждал Владимир, вчитываясь в страницы своих черновиков.

Записав эту мысль в тетрадь, он подобрал несколько примеров. «Надо сообщить Оле», — подумал он и взял в руки следующую работу. Это был перевод на чукотский язык зоотехнических и ветеринарных правил по оленеводству, который Владимир сделал по просьбе Нояно. С каким усердием Нояно переписывала эти правила для каждой бригады.

«Сколько дней я уже не видел ее?.. Третий день!»

Журба встал и принялся ходить по палатке. Лицо Нояно, с ласковыми глазами, стояло перед ним. Он мечтательно улыбнулся и вскоре поймал себя на том, что шепчет какие-то необыкновенно нежные слова. Смутившись, он осмотрелся: не подслушивал ли кто-нибудь…

А Нояно в это время с огромным трудом, превозмогая усталость, взбиралась вместе со стариком Ятто и пастухом Воопка на высокий перевал, добираясь к району междуречья. Бесконечные цепи гор, мрачные, с отвесными ущельями, тянулись с востока на запад. Черные, в глубоких трещинах скалы всегда полны глубокого безмолвия. Только изредка прошумит крыльями сова, и снова тихо до звона в ушах. Нояно спотыкается, но не отстает от оленеводов. Усталые глаза ее пристально осматривают одну гору за другой. Некоторые из них уже прихвачены кое-где красной и коричневой краской подкрадывающейся осени. Где горы яркого цвета, там растут травы, там есть жизнь…

— Скажите, вы никогда не пасли оленей по склонам вон тех сопок, которые заворачивают на север, — спросила Нояно Воопку и Ятто, извлекая из походной сумки толстую тетрадь.

— Все равно, девушка, всю землю на бумаге не пометишь, — с усмешкой заметил Ятто.

— Ничего Ятто, я должна записать. Нашему колхозу надо все пастбища знать, — и девушка, присев на корточки, приготовилась записывать.

Нояно хорошо понимала, насколько важно для колхоза собрать самые точные сведения об оленьих пастбищах именно теперь, когда намечалось перераспределение пастбищ между бригадами.

— Ну как, сейчас пойдем на пастбища у речонки Койныкай или потом, когда отдохнем в стойбище? — спросил Воопка, обращаясь к Нояно.

Девушка закрыла глаза, прислушалась, как ноют усталые, натруженные ноги, и, тяжело вздохнув, ответила:

— Нет, сейчас я уже не смогу туда дойти. Страшно устала. Пойдем лучше домой.

— Скажу честно тебе, девушка, я хоть и много за свою жизнь ходил, привык к этому, но тоже очень устал, — улыбнулся Ятто. — Да и Воопка, наверное, скоро на землю повалится и спать целые сутки будет.

Воопка потуже подвязал тесемки торбазов и взмолился:

— Пойдемте скорее в стойбище. Первый раз в жизни вижу такую сильную женщину…

Нояно с трудом встала, сделала несколько неверных шагов.

— Не упади, девушка, — осторожно поддержал ее за руку Ятто.

Когда начался спуск с перевала, перед глазами путников открылось стойбище. Красным огоньком пламенел флаг над палаткой. Нояно на мгновение остановилась, первое, что ей пришло в голову при виде палатки, это мысль о Владимире. Она много думала о нем в своем тяжелом пути по речным долинам и горным перевалам. И думы эти, похожие на неясные мечты, помогли ей незаметно пройти не один десяток километров.

Усеянная камнями дорога спускалась круто. Итти вниз было так же трудно, как и взбираться на перевал. Все чаще и чаще хваталась Нояно за протянутую ей то Ятто, то Воопкой руку. Время шло, но огненная точка флага по-прежнему казалась далекой.

«Не буду смотреть на стойбище, долго не буду смотреть, потом посмотрю и оно сразу окажется близко», — решила Нояно. Глядя под ноги, она машинально принялась считать шаги. Много сотен шагов уже осталось позади, а девушка все еще медлила посмотреть вниз. Споткнувшись, она больно ушибла ногу, невольно глянула на стойбище и закрыла глаза: красное пламя флага, казалось, не приблизилось ни на метр.

— Давайте немного отдохнем… Пить хочу, — упавшим голосом сказала Нояно. И, заметив среди камней свежую лужицу, жадно припала к ней. «И все-таки сегодня я увижу его, обязательно увижу», — подумала девушка, утолив жажду.

Владимир проводил занятия по ликбезу.

Мужчины и женщины, усевшись двумя рядами на устланном шкурами полу палатки, держали на коленях фанерные дощечки с разложенными на них тетрадями. Журба стоял у доски и показывал написанную мелом букву «Г».

Кто-то из оленеводов тут же назвал ее Гатле[14].

— Верно, Гатле! — обрадовался Журба. — Видите, и клюв, как у птицы, — и подумал: «В букваре перед буквой «Г» обязательно нарисовать птицу».

Нояно незаметно вошла в палатку и, не отрывая глаз от учителя, уселась за небольшой столик, стоявший в углу. Владимир повернулся от доски к ученикам и увидел Нояно. Загорелое лицо его с черным пушком над верхней губой вспыхнуло такой неудержимой улыбкой, что оленеводы невольно проследили за его взглядом, и все увидели Нояно.

— Пишите! Пишите! — смущенно замахала руками Нояно, хотела выйти, но почувствовала, что сделать это не может. «Сегодня все скажу ему», — подумала она, украдкой глядя на Владимира.

Когда занятия подходили к концу, в палатку вбежал мальчик и закричал так, как будто его должны были услышать все жители тундры:

— Катер по реке пришел, много русских людей привез! Плот с бревнами притащил! Учительница Оля приехала!

— Оля приехала? — переспросил Владимир. Тотчас же все вскочили с мест.

— Можно итти? — спросил пастух Раале, привыкший к порядку на занятиях.

— Идите, идите! — быстро проговорил Журба и сам устремился к Нояно. Он крепко пожал ее протянутые руки и сказал: — Пойдем?..

На берегу реки суетились люди. Хозяева стойбища помогали гостям вытаскивать бревна на берег, разгружать кунгас. Около трех десятков русских плотников, выделенных различными организациями района, с любопытством посматривали по сторонам.