Тимлю еще острее почувствовала жалость к нему. Она робко протянула к нему руку, хотела сказать что-то, но в это время из-за сугроба вышел Эчилин. Он остановился метрах в десяти от Тимлю и Айгинто, какое-то мгновение смотрел на них, а затем повернулся и пошел прочь, пьяно покачиваясь.

— Вдвоем стоят. Наверное, совсем уже снюхались. Но, ничего!.. Вам хорошо, да и мне не плохо. Посмотрим… посмотрим, кому потом лучше будет! — бормотал он, не чувствуя обжигающего мороза. — Э-э! Скоро я вас так вот!.. — Эчилин крепко сжал кулаки, поднес их к глазам, вспыхнувшим волчьими огоньками.

Остановившись, он снова глянул туда, где только что видел падчерицу и председателя, и немало удивился тому, что Айгинто, понурив голову, шел в одну сторону, а Тимлю совсем в другую, каждый по своим домам. «Чего это он так голову повесил, словно похоронил кого?» — спросил себя Эчилин.

Когда поселок утих, Эчилин неверной походкой подошел к дому Савельева, постучал в окно. Дверь отворилась.

— Чего надо? — строго спросил Савельев, глядя на покачивающегося Эчилина. — С ума сошел! А ну, ступай домой! — властно приказал он. — Я что тебе говорил? Прятать надо нашу дружбу.

Сразу протрезвев, Эчилин попятился назад, осмотрелся и ушел за сугробы, которые почти занесли домик Савельева.

— Ай, сильный какой, волк матерый! Однако же и зайцем казаться может! — промолвил он, оглядываясь. В голосе его слышалось уважение. И вдруг ему вспомнилась та ночь, когда Савельев поймал его у клуба с керосином и спичками. «Спас! Спас он меня! Я знал, что когда-нибудь счастливый ветер подует в мою сторону. О старая хитрая лиса! Он давно уже меня насквозь видел!»

В Янрай прибыл заведующий райзо Лев Борисович Караулин. Остановился он в комнате Митенко. Петр Иванович, как обычно, был в разъезде. Караулин привел себя в порядок и вошел в комнату Солнцевой. Учительница уже успела приготовить для гостя ужин.

За ужином Караулин расспрашивал Олю о делах в колхозе. Из его вопросов Солнцева поняла, что с жизнью колхоза он знаком хорошо. Это ей понравилось.

— Скажите, когда сложили штабели бревен, что у правления колхоза стоят? В эту зиму?

— Да… Наши колхозники решили не оставить в поселке ни одной яранги, — ответила Оля.

— Так! Значит, всерьез уюта захотелось… — нахмурился Караулин.

Солнцева удивленно подняла брови.

— Не удивляйтесь моей иронии, — снисходительно усмехнулся Лев Борисович, — завтра соберем собрание, и вам станет все понятно.

Улегшись в постель в комнате Митенко, Лев Борисович с наслаждением вытянулся, закрыл глаза с намерением уснуть, но сон не приходил. Вспомнился недавний пленум окружкома партии, опять, уже в который раз, пришло на память выступление заведующего окружным земельным отделом. Он ставил Караулина в пример другим работникам, отмечал его заслуги в выполнении пушного плана. «Хорошо он обо мне сказал, приятно было слушать», — подумал Лев Борисович и тут же поймал себя на мысли, не слишком ли часто он вспоминает эту похвалу. «Ну что ж, — поспешил оправдаться он, — хорошее о себе нужно знать так же твердо, как и плохое. Почему не порадоваться заслуженной похвале? Ведь любуются же люди орденом или медалью, когда их награждают?..»

На следующий день вечером Караулин выступил на собрании перед колхозниками.

— Хорошо, что вы уже начали перевыполнять план по добыче песца, — говорил он. — Но я вас предупредить хочу…

Караулин помедлил. Гэмаль и Айгинто насторожились. В тоне заведующего райзо они почувствовали что-то новое.

— Быть может, кто-нибудь из вас такие мысли в голове имеет: что ж, план начали перевыполнять, теперь можно и отдохнуть, личными делами заняться. Как полагаете, есть у вас такие мысли? Ну, ну, сознавайтесь, не думаю, чтобы у таких смелых людей, как вы, сердца заячьи были. — Караулин глянул на Гэмаля и Айгинто.

— Нет у нас таких людей, — убежденно сказал Гэмаль.

— Нет? — чуть насмешливо переспросил Караулин. — А мне вот кажется есть. — По рядам охотников пробежал сдержанный шепоток удивления. — Не скажешь ли ты мне, Гэмаль, или ты, Айгинто, бревна эти, которые возле правления, кто в поселок возит?

— Мы возим, — несколько недоумевая, ответил Айгинто. — Вчера пять колхозников на заломе работало.

— А знаете ли вы, что каждая минута, когда она не для войны затрачена, — совсем потеряна?

Лицо Караулина преобразилось — стало властным, требовательным. Некоторые колхозники смущенно переглядывались… невольно думая, что и в самом деле они совершили ошибку.

Караулин между тем продолжал:

— Пушнина — это единственное, что колхоз ваш для фронта дает. Советским бойцам ваши домики не нужны. Пока вы возились с бревнами, можно было лишний десяток песцов поймать! А знаете, что такое для фронта десять песцов?.. Это двадцать снарядов, которые убили бы сотню врагов.

— Мы успеваем делать и то и другое, — возразил Айгинто.

— Успеваете? — резко повернулся к председателю колхоза Караулин. — Это не плохо!.. Но плохо то, что вы о себе стали слишком рано заботиться. Сейчас весь советский народ только для войны, слышите, только для фронта работает, для защиты отечества!

Собрание сдержанно зашумело. Было видно, что слова Караулина произвели на охотников большое впечатление.

— Думаю, что мысли мои ясны, — подвел итог Лев Борисович. — Спорить здесь не о чем. Давайте для помощи фронту много песцов! Никаких домов, никаких других дел! Вот когда врагов разобьем, тогда и жизнь свою налаживать станем. Понятно я говорю?

После собрания Гэмаль и Айгинто долго сидели за столом, выкуривая трубку за трубкой. Но, как ни думали, как ни пытались понять, не вышло ли в самом деле ошибки, отказаться от своих планов строительства они не могли.

— Пойдем домой, потом в райисполком напишем, в райком партии напишем, Сергею Яковлевичу все расскажем, — предложил Айгинто Гэмалю. — А с Караулиным разговаривать я не буду: боюсь, что снова поругаюсь.

— Ну что ж, иди, а я еще посижу, подумаю, — немного помедлив, ответил Гэмаль.

Айгинто ушел, а Гэмаль снова набил трубку.

«Как же так получается? — размышлял он. — Хотели, чтобы поселок наш не хуже Илирнэя был. Нельзя же людей обижать, которые еще в ярангах живут. Тесно им там… Неужели неверны мысли в голове моей? Неужели я, член партии, неправильно поступаю? Нет, это он, Караулин, неправильно думает. Если наши охотники будут знать, что жизнь их идет к лучшему, они больше песцов сумеют поймать, больше помогут фронту. Удача к веселому человеку быстрее приходит».

Через двое суток заведующий райзо выехал в тундру. Первым на пути его попалось стойбище Мэвэта. Бригада Мэвэта как раз проводила праздник зимнего пастбища. Караулин принял участие в оленьих гонках и к финишу пришел вторым вслед за Тымнэро. Оленеводы восхищались его ловкостью. Понравилось это и Журбе. Он присматривался к заведующему райзо. Меховая одежда на Караулине была аккуратна, ловко пригнана, и полярный мороз, казалось, совсем для него не был помехой.

За несколько дней Караулин побывал почти во всех стойбищах янрайской тундры. Журба и Нояно ездили вместе с ним. Заехал Караулин и в стойбище Чымнэ.

Просмотрев акт инвентаризации, которую в свое время проводили Нояно и Журба, Караулин сказал:

— Втер вам очки Чымнэ и государству, стало быть. Результаты вашей инвентаризации не точны, следовательно они никуда не годятся. Инвентаризация — это учет. А значение учета для государства, я думаю, вам не следует объяснять.

— Да, надо полагать, что это будет лишним, — Журба улыбнулся его менторскому тону.

— Завтра я проведу здесь инвентаризацию сам, — нахмурился Караулин. — Советую вам понаблюдать, поучиться.

Инвентаризацию стада заведующий райзо действительно провел блестяще. Самым трудным было не только сосчитать оленье поголовье, но и правильно определить его половой и возрастной состав.

Злой, но на этот раз сдержанный, Чымнэ с ненавистью наблюдал за Караулиным и бормотал себе под нос: