«Зачем ей понадобилась эта важенка?» — подумал Мэвэт и ускорил шаг.
Нояно осмотрела копыта важенки. Заметив подошедшего бригадира, она подняла на него раскрасневшееся, покрытое мелкими бисеринками пота лицо и сказала:
— Вот видишь — рана. Сбила важенка левую переднюю ногу.
Мэвэт присел на корточки.
— По острым камням стадо гнали, — недовольно сказал он, строго осматривая смутившихся пастухов. — Разве вам оленей перегонять? Зайцев! Вот кого вам перегонять надо!..
— Ничего, — попыталась успокоить бригадира Нояно. — Промою рану и забинтую. Дня через два заживет.
Важенка, придавленная к земле пастухами, вздрагивала, тяжело дышала. Налитые кровью глаза ее выходили из орбит.
Вытащив из сумки бутылку с карболовым раствором, Нояно приготовилась промывать рану на ноге важенки. Поморщившись от незнакомого, неприятного запаха, Мэвэт угрюмо спросил:
— А нужно ли, девушка, этой вонючей водой мочить рану? От этой воды важенка как бы не взбесилась.
— Не взбесится, — торопливо возразила Нояно, продолжая промывать рану. — Это только поможет ей.
Мэвэт тяжело вздохнул, надвинул малахай на лоб, почесал затылок. Весь его вид, казалось, говорил: «Не знаю, не знаю, будет ли так, как ты думаешь, девушка».
Ревниво присматривался Мэвэт к каждому шагу ветврача. Симпатия к Нояно уживалась в нем с недоверием к ее делам и даже с тревогой, как бы не наделала девушка чего страшного с оленями.
На второй день Мэвэт увидел, что Нояно ходит по стаду с тетрадью и карандашом в руках. Переходя от оленя к оленю, девушка что-то записывала. Захлопнув тетрадь, она попросила пастухов заарканить крупного быка, повалить на землю.
«Чего это еще?» — недовольно подумал Мэвэт и вдруг заметил в руках оленьего доктора какую-то ленту. Приложив ленту к груди оленя, девушка что-то записала в свою тетрадь.
Непривычные действия над оленем всполошили Мэвэта. Где-то в глубине сознания заговорило вдруг самое темное, самое суеверное, что веками копилось его предками, — не пустить бы в стадо человека с дурным глазом, который может наслать порчу на оленей; а задобрить бы духов в праздник отела, чтобы благополучно выжил приплод; не вошло бы стадо в долину Каменного дьявола, где падает на оленей мор. Много было в жизни чукчи этих страхов за самое главное, от чего зависела благополучная жизнь кочевого человека, — за оленя, который давал и пищу, и одежду, и свет.
И вот эта странная девушка беззаботно, без тени тревоги измеряет оленя какой-то лентой, что-то записывает на бумагу. Как знать, чем все это грозит? И пусть бы это был какой-нибудь захудалый олень, которого и заколоть не жалко. Нет, выбрала самого лучшего, да еще из племенного стада!..
— Что ты такое делаешь, девушка? — не в силах скрыть тревоги спросил Мэвэт.
— Разве ты не знаешь, что это самый лучший производитель в племенном стаде, — стараясь быть как можно невозмутимее, ответила Нояно. — Я измеряла ему грудь, смотри, какая она у него широкая, какие сильные у него ноги, шея. Хороший приплод должен быть от такого быка.
«Да, она говорит правду», — подумал Мэвэт, невольно залюбовавшись могучей фигурой быка. Но чувство тревоги заставило Мэвэта сказать другое:
— Зачем прикладываешь к нему ленту? Никогда еще у нас не делали такого. Не случилось бы несчастья!..
— Привыкать, Мэвэт, к этому надо, — как можно мягче сказала Нояно.
— Привыкать? К чему привыкать?! — с раздражением воскликнул Мэвэт. — И потом так скажу — не дело девушке о быке говорить, о хорошем приплоде от него…
Кто-то из пастухов прыснул со смеху. Нояно густо покраснела, опустила голову. Девушке хотелось вскочить на ноги и уйти прочь, чтобы там дать волю слезам. Но она опять потянулась к тетради, делая вид, что хочет что-то записать.
Мэвэт встретился с укоризненным взглядом Тымнэро и уже окончательно дал волю своему раздражению.
— Больше никогда эту ленту к оленям не прикладывай! — тоном приказа обратился он к Нояно. — И на все, что тебе захочется делать с оленями, спрашивай у меня разрешения.
— Хорошо, я буду спрашивать у тебя разрешения, — дрогнувшим голосом ответила Нояно, не подымая глаз. — Но я все равно буду делать все, чему меня учили, что пользу приносит…
— Учили! Пользу! — почти закричал Мэвэт. — Не я твой отец, а то как следует объяснил бы, что не дело молодой девушке важенкам быка подыскивать!..
Этого Нояно уже не могла вынести. Она вскочила и пошла в сторону, закрыв лицо руками, спотыкаясь о вывороченные оленями комья снега.
Вдруг она почувствовала, что кто-то поддержал ее под руку. Девушка оглянулась и увидела Журбу.
— Что с тобой, Нояно? Почему ты плачешь? — спросил он, пытаясь заглянуть ей в лицо.
— Не могу… не могу я больше, — промолвила сквозь слезы Нояно. — Я терпела… я столько терпела… смеялась, когда плакать хотелось… Ты думаешь, легко это, когда ловишь недобрые взгляды, когда слышишь злые насмешки, когда чувствуешь, что тебе не верят, боятся тебя. Вот даже Мэвэт… лучший в колхозе бригадир — и тот обидел меня; чего же от других ждать?
Владимир слушал Нояно, а сам думал: за что бы такое ухватиться, что утешило бы девушку, снова настроило на борьбу.
Стряхнув рукой иней с пушистого воротника дошки Нояно, он вздохнул.
— Тяжело тебе, Нояно, это верно. Но оглянись на Мэвэта, посмотри, как угрюмо задумался он, сидя на кочке.
Нояно, помедлив, взглянула на Мэвэта.
— Давай так рассуждать, — продолжал Владимир, машинально обивая выбивалкой снег со своих меховых штанов. — Вот если бы удалось нам сейчас заглянуть в его душу, как ты думаешь, что мы увидели бы?
Нояно еще раз метнула неприязненный взгляд в сторону бригадира.
— Злой он, вот и все!..
— Нет, не так, — мягко возразил Журба. — Ему тяжело, вот так же тяжело, как тебе… А может, и еще тяжелее. Представь себе: сидит в его душе этакий черный, глазастый и ушастый страх… У страха этого цепкие, когтистые лапы. И вот должна ты понять, как больно, когда этот зверь вцепится мертвой хваткой когтями в сердце человека.
Лицо Нояно болезненно покривилось, а руки невольно прижались к груди.
— Веками рос этот страх, это чувство ужаса перед неизвестным, каждую кровинку, каждую клетку его мозга отравлял своим дыханием. И ты думаешь, легко прогнать этот извечный страх перед неведомым? Нет, не легко!.. Посмотри, как страдает Мэвэт. Сейчас он борется, всеми силами борется с тем, что еще есть в нем от предков, но не легко ему в этой борьбе.
Нояно вскинула на Владимира широко раскрытые глаза, в которых все еще стояли слезы. В лице ее все явственней вырисовывалась жалость.
— К тому же учти, ведь он же дрожит, буквально дрожит над каждым оленем, как мать над ребенком. Шутка сказать — ему доверили племенное стадо! Однажды я слышал, как закричала чукчанка, когда фельдшерица полезла лопаткой в горло ее больного ребенка… То же самое получается с Мэвэтом. Так вот давай лучше простим ему все и попытаемся завоевать его доверие. И потом ты же знаешь, что рано или поздно Мэвэт, как и десятки других оленеводов, скажет тебе большое, большое спасибо. Это будет, Нояно!
— Да, да. Это обязательно будет, — торопливо отозвалась Нояно, словно боясь, что Владимир поймет ее раздумье как недоверие к его словам. — Спасибо тебе, Володя.
— Ну и хорошо, что ты успокоилась, — тихо засмеялся Владимир. — Пришел помогать тебе, хочу быть, как это называется… оленьим братом милосердия.
Нояно облегченно вздохнула.
— Ох, и наревелась бы я сегодня, если бы ты не подошел, — призналась она с улыбкой.
Под вечер в бригаде Мэвэта все всполошились. В соседней бригаде на стадо напал бешеный волк; оленей удалось защитить, но волк ушел невредимым.
На ночь все пастухи вышли на дежурство. Особенно строго охранялись племенные олени. Оленеводы знали, чем грозит бешеный волк: такого не отпугнешь криками и выстрелами, волк может пробежать через все стадо, искусать до десятка оленей.
Нояно тоже не спала в эту ночь. С карабином за плечом и с арканом в руках она ходила по пастбищу, напряженно вслушивалась в тишину ночи, нарушаемую только легким шумом пасущихся оленей. То там, то здесь слышался мирный перезвон балабонов и колокольчиков, подвешенных к шеям оленей.
