— Подойди ко мне, — сказал Сэм. Лицо его выражало нежность. — Я не хотел ставить тебя в неловкое положение. Я никогда больше не буду просить тебя показать свое тело. Обещаю. — Он протянул к ней руки, приглашая ее жестом к себе.

Стелла быстро скользнула в постель, накрывшись с головы до ног простыней, и положила голову ему на плечо.

— Прости меня, Сэм, — грустно произнесла она. — Мне кажется, что я испортила наш праздник.

— Послушай, — прошептал он. — Ничего не говори — просто послушай. Мне кое-что известно о шрамах. Когда человек умирает от рака, он погибает не сразу. Его все время режут, вновь и вновь отсекая пораженные метастазами участки тела. Моя жена Лиз перенесла несколько таких операций, пока врачи не убедились, что все бесполезно. Я хочу, чтобы ты знала; даже после всего, что ей пришлось перенести, я не перестал находить ее привлекательной. Ее шрамы никогда не вызывали у меня отвращения или неприязни. — Он нежно погладил Стеллу по волосам, как заботливый отец любимого ребенка, и взволнованно продолжил; — Даже когда Лиз умерла, она казалась мне такой же красивой, как в первый день нашей совместной жизни. Когда я влюбился в нее, это совсем не означало, что мне понравились только ее кожа, грудь, волосы или что-либо другое. Красота проявляется не только внешне, Стелла. Красота проистекает прежде всего из души человека. — Он замолчал и глубоко вздохнул. — Настоящая красота идет от сердца. Когда ты смотришь на кого-нибудь, то видишь и отражение его души.

Стелла чувствовала, что грудь Сэма размеренно поднимается и опускается. Его слова казались ей необыкновенно приятными, но за ними скрывалось нечто большее, что-то такое, что невозможно было выразить словами.

Он все понял.

В этот момент Стелла действительно поверила в то, что он может принять ее такой, какая она есть на самом деле. Она не сомневалась в том, что этот человек может подарить ей настоящую любовь, к которой она всегда стремилась и на которую не был способен Брэд. Но сможет ли он до конца понять ту боль, которую она носит в своем сердце? То ощущение, которое гораздо отвратительнее, чем самый безобразный шрам на теле?

— Я долго ходила на прием к психоаналитику, — тихо сказала Стелла. — Это было много лет назад, вскоре после пожара. Я хотела вспомнить все обстоятельства трагедии, но так и не смогла этого сделать. Мною занималась очень толковая женщина-психиатр, и я согласилась на несколько сеансов гипноза, понадеявшись, что хоть таким образом смогу что-нибудь припомнить.

— Ну и как? — спросил он. — Тебе удалось что-нибудь вспомнить?

— Да, кое-что, — уныло ответила Стелла. — Но это были лишь отдельные фрагменты, напоминающие старые фотографии. Передо мной проносились лишь отдельные картинки той ужасной ночи. Но я до сих пор не уверена, что они имеют что-то общее с реальностью. Может быть, они были привнесены в мое сознание психоаналитиком.

— Почему ты так говоришь?

— Я помню лицо отца, — сказала Стелла дрогнувшим голосом. — Оно было искажено страхом и ужасом, а затем я увидела, как что-то вспыхнуло у него в руках.

— Продолжай, — сказал он.

— Я не могу сказать в точности, что именно я видела, — пробормотала Стелла, уткнувшись в грудь Сэма. — Сперва мне показалось, что это был нож, но потом я сообразила, что нож не мог быть таким большим. К тому же этот предмет не был блестящим, какими обычно бывают ножи. Напротив, он был темным, а может, даже ржавым и отдаленно напоминал садовый инструмент или что-то в этом роде. Я видела, что мой отец держит этот предмет довольно высоко, как будто собирается ударить меня по голове.

— Ты думаешь, что твой отец поджег дом, Стелла? — удивленно спросил Сэм, шокированный ее путаным рассказом.

— Нет, — решительно ответила Стелла, подняв голову и посмотрев ему прямо в глаза. — Отец никогда бы не смог сделать подобное. Он очень любил меня. Нас связывали необыкновенно теплые отношения. Как и все Каталони, он был темпераментным человеком и часто выходил из себя, но вплоть до той ужасной ночи никогда не поднимал на меня руку. Он был основательным человеком, трудягой, из тех людей, что превыше всего ставят семейные ценности и уважают чужое право на жизнь.

— Ты хочешь сказать, что он не позволил бы тебе сделать аборт?

— Да, — твердо сказала Стелла. Черты ее лица стали необыкновенно строгими. — Я знаю, что это сделал Рэндалл. Он хотел таким образом избавиться от меня, а заодно и от ребенка. Он был совершенно незрелым и к тому же эгоистичным человеком, как, впрочем, почти все звезды футбола. Когда мой отец стал настаивать на том, чтобы Рэндалл женился на мне, он просто потерял рассудок от злости и стал орать, что его жизнь будет этим окончательно загублена. Только он мог устроить этот поджог и таким образом избавиться от всех проблем.

— Что ты еще помнишь?

— Ничего, — горестно вздохнула Стелла и уткнулась лицом в подушку. — Эта женщина, психоаналитик, пыталась убедить меня в том, что именно мой отец поджег дом и по этой причине я не могу ничего вспомнить. Она уверяла меня, что отец домогался меня и, возможно, именно он зачал моего неродившегося ребенка. Она сказала, что осознание этого факта было выше моих сил и поэтому произошло вытеснение всех неприятных воспоминаний в подсознание. С тех пор, как только я начинаю думать о том злосчастном пожаре и передо мной возникает лицо отца, у меня что-то обрывается внутри, и я не могу ничего больше вспомнить.

— Ты считаешь, что эта женщина была права?

— Нет, конечно, — решительно ответила Стелла и уставилась в потолок. — Понимаешь, я помню почти все, что было незадолго до пожара. Почему-то этот пласт моей памяти остался незатронутым. Если бы отец приставал ко мне, то я бы обязательно вспомнила об этом. А ребенок? Ведь это не могло произойти за один раз. Чтобы забеременеть, нужно иметь более или менее продолжительные контакты, а об этом я никак не могла бы забыть. Но этого просто не было, Сэм, — уверенно сказала Стелла. — Я всегда чувствовала только родительскую любовь отца и гордость за меня и ничего, кроме этого. Даже когда я вспоминаю его лицо в день пожара и то, что он держал в руках какой-то предмет — а это до сих пор пугает меня, — я абсолютно уверена в том, что он не хотел причинить мне зло. — Стелла замолчала, собираясь с мыслями. Через некоторое время она продолжила: — Никто и никогда не убедит меня в том, что мой отец поджег дом.

— Не будем больше говорить об этом, — предложил Сэм, нежно поглаживая ее упругую грудь, вздымавшуюся под простыней. — Иногда лучше забыть прошлое, чем постоянно тревожить его.

— Неужели ты не понимаешь, что я не могу этого сделать? — сказала Стелла, вытирая слезы рукой. — Меня собираются судить за то, что я якобы убила своих родителей. Я должна найти в себе силы и восстановить в памяти все обстоятельства пожара. Я должна рассказать им всю правду о том, что произошло и кто в этом виноват. Только так я смогу снять с себя все обвинения.

— Но ведь дом поджег Рэндалл, — сказал Сэм с некоторым смущением. — Ты же сама твердила об этом все время.

— Да, — согласилась она, — но я не могу сказать, что уверена в этом на сто процентов. К тому же Рэндалл мертв, Сэм. Любая попытка свалить всю вину на него вызовет у присяжных негативную реакцию. Они сразу же подумают, что я хочу сделать из него козла отпущения, тем более что меня обвиняют в его убийстве.

Будучи адвокатом, Сэм прекрасно понимал трудности, с которыми столкнулась Стелла.

— Чем больше грязи ты выльешь на Рэндалла, — рассудительно заметил он, — тем более серьезными покажутся присяжным твои мотивы для его убийства.

— Именно это я и имею в виду, — подтвердила Стелла. — Что бы я ни говорила в зале суда, мне все равно не поверят. Я должна представить им неопровержимые доказательства того, что именно Рэндалл совершил это преступление. Другого пути у меня нет. Репортеры могут писать все, что угодно. Они могут пересказывать слухи и сплетни, могут строить самые невероятные догадки. Мне на это наплевать. Но дело в том, что потенциальные присяжные будут читать газеты и смогут поверить лживым утверждениям журналистов. Вот что самое страшное.