Карета остановилась перед длинным, странно изгибающимся дугой зданием в три этажа. Украшений на нем почти не было, зато окна занимали почти весь фасад.

Человек в черном вновь открыл дверцу.

— Галерея искусств, сударь.

Господин Годол степенно вышел из кареты.

— Сударыня? — человек в черном протянул Алики руку и помог выйти.

Она робко встала рядом с господином Годолом.

— Позвольте предложить вам руку, — сказал он, сгибая руку в локте.

— Благодарю вас, — пролепетала Алики, осторожно зацепилась за локоть и потянулась вслед за ним смотреть картины, скульптуры, украшения и прочие изделия, которые накопила и которыми гордилась Великая Империя.

Господина Годола, впрочем, все это волновало весьма не очень. Во всяком случае, гораздо меньше, чем прочих посетителей. Они с Алики пробродили по залам никак не меньше часа, и лишь два–три раза господин Годол останавливался возле какой–нибудь картины или скульптуры и, постояв так несколько секунд, двигался дальше, рассеяно скользя взглядом по экспонатам; вместе с ним чуть в отдалении у различных экспонатов замирали еще трое посетителей в одинаковых черных сюртуках, но стоило господину Годолу двинуться дальше, господа в сюртуках не одновременно, но как–то очень слаженно теряли к ним интерес.

Потом господин Годол и Алики поехали куда–то еще, где побродили вокруг некоего весьма солидного и даже грозного вида здания с башнями, зубцами на стенах. Потом прошлись грустным, голым парком, где почти никого не было, только изредка в отдалении мелькали черные сюртуки. Потом осмотрели что–то еще, и еще…

Алики, собственно, до всех этих достопримечательностей было дела даже меньше, чем самому господину Годолу. Больше всего она боялась допустить какую–нибудь неловкость при общении высоким вельможей. А господин Годол не обращал внимания не только на окружающее, но и на нее; за все время поездки он обращался к ней только с вежливым предложениями руки или локтя и лишь в небольшом, но очень приличном кафе, где они отобедали в компании черных сюртуков за соседними столиками, снизошел до того, чтобы предложить ей выбор блюд, на что Алики учтиво отдала право заказа своему спутнику. В то же время Алики время от времени чувствовала на себе пристальный взгляд господина Годола, от которого так хотелось загореться краской девичьего стыда, что она еле сдерживалась, чтобы оставаться спокойно–покорной.

Когда стемнело, карета высадила ее у ворот здания коллегии.

Все тот же черный сюртук помог ей выйти, а господин Годол на прощание произнес:

— Благодарю вас, сударыня, за приятную компанию. Завтра в полдень жду вас на Ратушной площади.

— Да, сударь, — с готовностью сделала реверанс Алики.

Дверца хлопнула, сюртук вскочил к кучеру на козлы, и карета скрылась в сгустившихся сумерках.

В гостиной тетушки Мирримы вчерашний знакомец Арлан ожидал ее, чтобы вместе бегать, как было предписано. Алики вяло с ним поздоровалась и попросила полчаса на то, чтобы переодеться.

После пробежки, как ни странно, стало легче — не физически, потому что опять заболел бок, а душевно, потому что присутствие Арлана успокоило ее. С ним почему–то действительно было спокойно, потому что разговаривал он с ней не как обычно парень с девушкой, а как старший брат с младшей, но уже взрослой сестренкой: немножко снисходительно, немножко иронично, дружески и без какого–то односторонне направленного подспудного интереса, который так мешает девушкам отвлечься от грешных мыслей; с ним хотелось делиться любыми мыслями и хотелось разговаривать о чем угодно.

Поэтому он узнал, что Алики пребывает в некотором отупении после сегодняшней поездки по городу, что в голове у нее совершеннейшая мешанина от виденного, и сам предложил вечером посидеть вместе с ней над картой, чтобы попробовать привести ее мысли в порядок для того, чтобы достойным образом написать отчет.

— Отчет? — Алики удивилась. Рет — Ратус ничего не говорил об отчете, но, наверно, он полагал это слишком очевидным, чтобы стоило и упоминать такие мелочи: Алики ведь не барышня из пансиона благородных девиц, а агент Отдельной Тайной Коллегии. Но вот отчет составить она была не в состоянии, поэтому согласилась на предложение Арлана.

Переодевшись (каждый, естественно, у себя) после пробежки, они расстелили на полу карту Столицы в гостиной тетушки Мирримы, не без труда восстановили сегодняшний маршрут. Арлан устроил ей допрос с пристрастием, чтобы выяснить, что она запомнила во время этих передвижений. Ничего особенно примечательного Алики, оказывается, не заметила, так как слишком была занята соблюдением манер, и пока Алики по напоминанию тетушки Мирримы держала утюг, Арлан прочел ей целую лекцию на тему: как и что примечать, как запоминать и вообще — как следует смотреть так, чтобы все видеть. Алики сначала стеснялась утюга, но выяснилось, что через это проходят все, кто учится под руководством майора Гиеди, и она даже заслушалась так, что продержала утюг несколько больше положенного времени.

Потом попили чаю, и Арлан ушел к себе.

— А откуда он все это знает? — спросила Алики, когда они с тетушкой Мирримой прибирали со стола.

— Он у нас аналитик, — ответила та. — Очень умный и образованный мальчик. Что, понравился?

Алики сделала вид, что не расслышала.

Рет — Ратус, однако, отчета с нее не потребовал, и назавтра Алики опять полдня каталась с господином Годолом по улицам Столицы.

Так и повелось день изо дня: утюг, гимнастический зал, тир; через день — полдень на Ратушной площади, карета, люди в черном, господин Годол, прогулки по Столице; потом — вечерняя пробежка с Арланом, утюг, составление никому, кажется, не нужного отчета — Рет — Ратуса она вообще почти не видела.

В иные дни у господина Годола не находилось времени для прогулок по расписанию, и он присылал одного из своих черных сюртуков уведомить. Тогда она опять шла в тир или гимнастический зал, как это часто делали в свободное время живущие в казарме служащие коллегии. У нее появились среди них хорошие знакомые; некоторые пытались за ней ухаживать, однако ни одного нескромного предложения, ни говоря уже о грубых словах, она не услышала, Правда, иногда в тире вообще никого не оказывалось, но майор Гиеди был всегда на своем посту и охотно разрешал ей переводить казенный порох.

Однажды, как раз на следующий день после того, как Алики умудрилась наконец первый раз попасть «одноглазому противнику» на мишени прямо в «глаз», во время очередной прогулки, господин Годол зашел с Алики в антикварный магазин, и они с полчаса бродили по большому порядком захламленному залу, разглядывая старинные шандалы, часы, позолоченные статуэтки, картины. Господин Годол задержался у книжных полок, а Алики, чтобы не мешать ему, прошла дальше и встала у столика, где под стеклянной крышкой были разложены разные бусы, колечки, серьги из самоцветов. Алики скользнула взглядом по разноцветным безделушкам и отвернулась, чтобы рассмотреть стоящую рядом музыкальную шкатулку

Но тут в голове у нее знакомо и неприятно запела окарина, а в глаза мелькнуло что–то лиловое, сверкающее. Она помимо воли взглянула на витрину. Как она не заметила при первом взгляде! В уголке, совершенно теряясь рядом с золотыми и позолоченными серьгами с яркими камнями, лежал аметистовый гарнитур; оправленные в белый металл камни казались темными, почти черными. «Это не для вас, агент Гитион», — сказала себе Алики и отвернулась, но, должно быть, блеск аметистов остался в ее глазах, потому что задумчивый господин Годол, подойдя к ней и посмотрев в лицо, вдруг проявил неожиданный интерес к своей даме — он улыбнулся!

Затем господин Годол поднял руку и пошевелил пальцами. И, повинуясь этому жесту, к нему подсеменил хозяин.

— Сколько стоит это? — палец в тонкой перчатке постучал по стеклу витрины.

Алики боялась посмотреть вниз, она лишь чуть–чуть покачивала головой. «Ох, Небеса! Мне ничего не надо», — подумала она почти панически.

— Извольте видеть, ваша милость, это не такая уж старинная работа… — хозяин приподнял витрину, и что–то звякнуло о стекло, но господин Годол произнес с чуть высокомерным раздражением: