Повисло тяжелое молчание, и в нем отчетливо до слуха всех присутствующих донесся тихий стон герцога.

Немного погодя Шут сказал задумчиво:

— Следовало бы запретить немахрийцам жениться на махрийках. Как только махрийки вырываются из родных гаремов, они сразу пускаются во все тяжкие. Если бы это один случай был или второй… Я таких историй могу насчитать десятки.

— Продолжайте, — сказал господин Годол, не удостоив Рет — Ратуса даже взгляда.

— Герцогиня Садал на вопрос, почему второй раз уклоняется от посещения Арафы, ответила, что четыре года назад никакой подмены не было, и все церемонии проходила она сама. На вопрос, почему в этом году ей потребовалась замена, она заявила, что поскольку в Арафе проводятся испытания «на верность и неверность», она боялась, что герцог узнает о супружеской измене, которую она допустила три года назад.

— Об Арафе ходят самые нелепые слухи, — усмехнулся Шут удовлетворенно.

— Ваше мнение? — вновь обратился к Рет — Ратусу господин Годол.

— Герцогиня лжет.

— Так, — господин Годол стукнул кочергой по каминной решетке. — Вы… э-э… применяли все дозволенные меры?

Голос Рет — Ратуса даже не дрогнул.

— Я общался с герцогиней самым грубым образом, но лишь угрожал применить меры физического воздействия. До применения четвертой степени устрашения пока не дошло. Прежде я предпочел бы провести герцогиню по парку.

Герцог был уже на грани обморока.

— Логично, — согласился господин Годол. — Обеспечьте. Мы… э–э–э… тоже поприсутствуем.

Рет — Ратус с поклоном удалился.

Прошло не менее минуты тишины, пока герцог медленно встал и, обращаясь непосредственно к господину Годолу, произнес помертвевшим голосом:

— Вы мне позволите удалиться?

Господин Годол, помедлив, отложил кочергу и прямо и весьма серьезно посмотрел на герцога. Герцог не отвел взгляда. Однако вместо вердикта господина Годола герцогу довелось услышать голос Шута:

— Удалиться, милок? Может тебе еще и веревочку намылить?

Герцог продолжал дуэль глазами с господином Годолом.

— Ах, нет-с, вы ж у нас Императорской крови, — продолжал ерничать Шут. Он извивался, вертелся под ногами у герцога, но Садал не обращал на него ни малейшего внимания, — вам-с веревочка не подобает. Ах–ах! У меня тут где–то аркебузетик завалялся… Щас, щас, достану. _ Шут захлопал себя руками по кафтану и вдруг заорал дурным петушиным голосом.

— Огел, перестань, — произнес господин Годол. Он по–прежнему смотрел в глаза Садалу. — И вообще — удались. Займись бастардом, он нам понадобятся.

Шут моментально выпрямился и пошел к дверям столовой. И все же последнее слово он оставил за собой:

— Зря ты с ним, братец, церемонишься, — и тут же обыкновенным для себя голосом крикнул в распахнутую дверь:

— Эй, барышня, ты здесь? Не уснула еще, нас подслушивая?

— Я здесь, ваша милость, — послышался тихий голос, и Алики появилась в дверях. — Только я не барышня, ваша милость, я из мещан, — добавила она с небольшим книксеном.

Шут улыбнулся.

— Тут где–то должен быть ублюдок Картенеда, этот, как его? — он полуобернулся в гостиную.

— Тенедос Хастер, — подсказал Рет — Ратус.

— Да, Тенедос. Найдите его, пусть идет сюда.

Алики сделала еще один книксен, и уже на лестнице услышала, как Шут орет в коридор:

— Хозяин, карету господина Годола к заднему крыльцу!

В коридоре наверху Алики остановилась, несколько секунд стояла, опершись о стену. Ей было так страшно, так страшно, что у нее подгибались колени. Обрушившееся на нее за последние сутки, было слишком. Тайны, заговоры, игрушки знати… Ее интрижка с драгунским капитаном в сравнении с этим — капля по сравнению с океаном. И зачем только она подсела в карету к Рет — Ратусу и Наоре! Нет, у нее просто талант вляпываться в идиотские ситуации!.. А уж то, что она подслушала — а она подслушивала, тут Шут был прав (да и грех было не подслушать–то!) — и вовсе страшно. А она–то было радовалась: приключение!.. Только вот в читанных ею книжках мелких людишек, случайно затянутых в подобные водовороты, потихоньку приканчивали где–нибудь в тихом месте; если, конечно, им не удавалось вывернуться каким–нибудь изощренным способом. Потом она вспомнила и сказала себе самым строгим тоном, на который была способна: «Я не какая–то там мелочь, я — агент тайной коллегии Гитион Алики и нахожусь при исполнении служебных обязанностей». Стало чуть легче.

Алики отлепилась от стенки, быстренько привела себя в надлежащий порядок — не столько внешне, сколько внутренне, — подошла к двери комнаты господина Тенедоса и постучала. Ей ответила тишина. Алики постучала сильнее. Никто опять не ответил, и тут она заметила, что ключ торчит с наружной стороны двери. Она немного удивилась такой рассеянности, еще раз стукнула в дверь и легонько толкнула ее. Внутри, кроме темноты и пустоты, ничего не было; хотя в темноте и не было видно, но у Алики создалось впечатление, что комната пуста.

Алики вернулась к шкафчику, где хранились свечи, зажгла одну и вернулась — в комнате действительно никого не было. Более того, создавалось впечатление, что в комнату никто и не заходил. «Господин Тенедос, конечно, Внук Императора, но слишком маленький человек для тех господ, что собрались в Розовой гостиной, — решила Алики. — Он что, это понял и сбежал? — И сказала сама себе снисходительно: — Дурашка, кто же его отсюда выпустит?.. Но я‑то человек еще более маленький, — припомнила она, — я не могу просто так вернуться без господина Тенедоса.»

Она подняла свечу повыше и осветила коридор, пытаясь понять, куда бы он мог пропасть.

На полу у двери комнаты Наоры валялся раздавленный коробок спичек.

Подозрение, закравшееся в голову Алики, было совсем крохотным, но она, не отводя глаз от коробка, постучалась к Наоре. Ей послышался за дверью шорох, но ответа не было. Она постучала еще раз — уже решительнее; шорох за дверью стал гораздо отчетливее и вдруг затих.

— Да-а? — послышался сонный голос, и Наора отворила дверь.

Наора старательно делала вид, что Алики ее разбудила, но это было даже смешно, потому что кто будет спать, не погасив света? Добро бы еще горела одна свеча на тумбочке у кровати, но в зеркале у противоположной стены удваивался зажженный трехсвечник, и такая иллюминация, несколько избыточная для маленькой комнаты, бесстыже освещала разбросанные женские и — а-га! — мужские вещи. Но даже если бы не этот беспорядок, если бы предательски не колыхнувшаяся штора, Алики все равно догадалась бы, что здесь произошло, потому что сама атмосфера в комнате была полна любви; полна до такой степени, что у Алики снова дрогнули колени, и где–то в ней едва слышно зазвучала тонкая трель окарины.

— Что случилось? — спросила Наора лениво. — Рет — Ратус требует меня к себе?

Тоже мне актриса погорелого театра!..

— Нет, успокойся, — усмехнулась Алики. — Я разыскиваю твоего соседа, господина Тенедоса, его ожидает господин Шут, а в его комнате никого нет… Ты не слышала, он не уходил? — Последнее Алики сказала очень громко, обращаясь скорее к шторе.

Штора не отреагировала.

— Ну… может, он спустился во двор? — вымучила из себя Наора.

— Ты думаешь? — задумчиво сказала Алики и подбросила носком туфли валяющиеся на полу брюки поближе к шторе. — Это идея! Пойду поищу…

Она вышла, аккуратно прикрыв дверь — и тут же припала к ней ухом. За стеной слышалось быстрое перешептывание, в котором Алики не различила ни слова, потом она услышала мужские шаги и прочие звуки, которые со всей очевидностью показывали, что кто–то — при этом вовсе не Наора — собирает разбросанные веши и торопливо одевается.

«А я‑то ее тихоней считала», — сказала себе Алики, запоздало удивляясь.

Она дунула на свечу, тряхнула головой, прогоняя навязчивые трели окарины, кинула огарок на полку и быстренько сбежала по ступенькам вниз.

Шут, заложив ногу на ногу, сидел возле стола с бокалом в руке.

— Господин Тенедос сейчас спустится, сударь, — доложила Алики, делая книксен, чтобы спрятать глаза.