Затем Наора увидела Прекрасную Герцогиню закутанной в пушистые северные меха — пожалуй, слишком теплые для здешнего климата — она ехала в карете и равнодушно смотрела в окно…

Почти сразу же после этого, без всякого перехода, Наора увидела ее в освещенной свечами гостиной: Прекрасная Герцогиня сидела в кресле и разговаривала с прилично, но не очень богато одетым господином средних лет, скорее не вельможей, а управляющим или дворецким…

Потом Наора увидела ее в зимнем саду. Та, удобно устроившись в качалке и держа на коленях книгу, читала и аппетитно грызла засахаренные орешки, которые брала из чашки, стоящей тут же у нее на коленях. Над ее головой распустило веерные листья какое–то южное растение, а за окнами был все тот же полурасстаявший снег и мокнущие под непрестанным моросливым дождем голые деревья.

Сквозь сон Наоре стало любопытно, что это была за книга, и тут же страницы приблизились к ее глазам так, что она могла их читать: это оказался какой–то нуднейший монолог, который героиня романа вела со своей камеристкой. У Наоры даже свело скулы — в жизни такими правильными и длинными фразами не говорят ни дамы, ни тем более их служанки, и даже романисты и романистки изъясняются гораздо живее; разве что учителя риторики безжалостно требуют от своих учеников сложноступенчатых посылов и связки плоских до тривиальности выводов. Наора даже во сне зевнула и посочувствовала Прекрасной Герцогине, которая читает такую чепуху. Услужливый сон тут же вернул Наору в недалекое прошлое, показав, как прекрасная Герцогиня входит в зимний сад, садится в качалку, а служанка подает ей на подносе этот вот томик, глянув на название которого, Наора поняла, что это один из тех нравоучительных романов, которые предлагает широкой публике ее «Премудрая» свекровь, прикрывающаяся романтическим псевдонимом, тайна которого известна всем и каждому в Империи. Читать эти опусы, видимо, было докучливой обязанностью Прекрасной Герцогини, и Наоре стало ее немного жалко…

Всю ночь Наора так и пропорхала от одного занятия Прекрасной Герцогини к другому. Это могло бы походить на подглядывание в замочную скважину, если бы сама Герцогиня не была на это подглядывание согласна, и в те минуты, когда она не желала бы наблюдения за собой, хозяйка куклы могла снять с себя маленькую карамельную бусинку, которую именно для этих целей продавали, как пояснил Рет — Ратус, с каждой куклой.

Утром оказалось, что Рет — Ратус велел убрать или завесить все зеркала в доме, и за завтраком, когда Наора поинтересовалась причиной этого, он вместо ответа потребовал дать слово, что она не будет пытаться увидеть свое отражение. Также он объявил, что лично по окончании завтрака займется ее волосами.

— Разве вы цирюльник? — несказанно удивилась неискушенная еще в талантах Рет — Ратуса Алики.

— Кем только не приходится побывать в этой жизни, — неопределенно ответил тот.

Не прошло и получаса, как он появился в комнате девушек с тележкой, полной всяких инструментов, склянок и иных приспособлений для ухода за прическами, которых вполне хватило бы, чтобы оборудовать целую цирюльню, и принялся за дело; Алики ассистировала в этом священнодействии.

Наора не могла в полной мере оценить его стараний, но, судя по тому, как Рет — Ратус ловко и споро действовал, как удивленно смотрела Алики и как она выполняла указания, девушка поняла, что работа эта для него не внове. Когда он наконец оставил Наору в покое, та только могла подосадовать, что не может видеть результатов. Хоть бы одним глазком посмотреть в зеркало!

— Никак нельзя! — строгим до лукавства голосом сказал Рет — Ратус. — Вам нужно привыкать к вашему новому лицу, а не критиковать происходящие изменения по мере их наступления. Это только повредит делу.

Наора с мольбой посмотрела на Алики. Та поняла ее и ответила, пожав плечами:

— На мой взгляд, ничего страшного с тобой еще не произошло. Господин Рет — Ратус только очень ловко подправил тебе прическу. В остальном ты совершенно не изменилась.

— Но мне покрасили волосы, — Наора вытянула из–под полотенца локон и, косясь, постаралась рассмотреть него: — Я ведь порыжела, да?

Алики хихикнула.

— Ты знала, что тебе придется превратиться в эту рыжую махрийку.

— Не рыжую, а золотоволосую, — возразила Наора.

— Это как посмотреть, — возразила Алики. — Уверена, в вашей «Прекрасной» герцогине больше славы, чем красоты. Небось красится как старуха. Или чарами от морщин взоры отводит.

— Вы не знаете, сударь, за что это северяне так не любят махрийцев? — нарочно обратилась Наора к Рет — Ратусу, укладывающему на своей тележке свой пыточно–цирюльный арсенал. — Особенно женщины женщин.

— Пожалуй, знаю, сударыня, — усмехнулся тот в ответ и обратился к Алики: — Это из–за королевы Криссы, верно?

Алики фыркнула, и потом они все вместе рассмеялась.

Хотя смеяться–то, в общем, здесь было нечему — история королевы Криссы была скорее поучительна, чем забавна.

Около полувека назад последний товьярский король Алиак IV, представитель одного из древнейших родов Империи, династии Тевиров, женился на знатной махрийской красавице, уже скорее по традиции, чем официально носившей титул царевны (как, к слову заметить, и теперешняя Прекрасная Герцогиня). Для новоявленной королевы, привыкшей к пышной роскоши, был перестроен великолепный дворец возле столицы Товьяра. Там чуть ли не ежедневно устраивались празднества в ее честь, на которые съезжались виднейшие вельможи Империи и которые, в дни поездки по Северу, посещал даже сам Император. Влюбленный король ничего не жалел для своей красавицы жены, и даже когда с годами красота ее стала увядать, а его любовный пыл поугас, он все равно ни в чем ей не отказывал.

Крисса родила ему двух сыновей, которым к тому времени, когда король погиб на охоте, исполнилось пятнадцать и двенадцать лет. По древнему обычаю перед коронацией наследник должен был пройти испытание: взять в руки и набросить на плечи знаменитый Зачарованный Плащ Тевиров, что должно было подтвердить его кровную принадлежность к древнему роду.

Тут–то и произошло то, что для всех провинций Империи послужило очередным поводом для слухов и пересудов, а для Товьяра и всех северных провинций стало настоящей трагедией, граничащей с национальным позором. Плащ Тевиров не признал в старшем сыне, наследнике престола, продолжателя династии. Церемония была повторена с младшим, но и ему Зачарованный Плащ ожег руки. Это могло означать только одно: мальчики, которых покойный король считал своими законными сыновьями, не были таковыми и не несли в своих жилах его крови.

Товьяр остался без короля.

Королеву Криссу, повинную в супружеской измене, судили за измену государственную — ведь именно по ее вине королевство оказалось в позорном положении. Ее приговорили к пожизненному заключения в одном из отдаленных замков, определив прислугу всего–навсего в количестве тридцати человек. Там бы ей и провести спокойно долгие годы да скончаться от старости: замок находился в здоровой местности, а сама опальная королева была еще достаточно молода и не жаловалась на хвори. Однако не такова была Крисса. Опальная королева не пожелала смириться и возымела глупость потребовать справедливости у Имперского суда. В письме, адресованном самому Императору — право же, какой надо обладать наивностью, чтобы не понимать, что вся ее почта читается начальником охраны замка! — бывшая королева почти открытым текстом осмелилась намекать, что ее младший сын является незаконным сыном Императора. Возможно — вполне может быть и даже более чем вероятно, — что так оно и было: срок начала ее второй беременности совпадал с визитом королевской четы в Столицу. Однако Императору Джебелу VIII в данном случае почему–то не хотелось пятнать свою репутацию хотя бы тенью подозрения, и он передоверил дело Имперскому прокурору, который дело пересмотрел и — не без высочайшего, надо полагать, ведома или даже косвенного наущения — определил преступление королевы как супружескую измену, аннулировал брак и распорядился вернуть Криссу отцу. Казалось бы, внешне все выглядело пристойно. Но в Махрии с Криссой не стали церемониться: здесь издревле оберегали строгость нравов, не считаясь с саном и рангом, и опорочившую честь семьи Криссу вскорости по возвращении на родину задушили и, как простолюдинку, закопали в землю.