— Брось! Море не разрубишь! — кричит Буторин. — Придется ждать, когда льды разойдутся.

Он стоит на другой льдине, не видит, в чем дело. Освобожденная льдина сама начала разворачиваться, двумя шестами выпроваживаем ее за корму «Щельи» и нацеливаемся на другую. Великовата, но она на плаву, если давить на нее, стронется, а много ли для «Щельи» надо… Пробились!

Через полчаса встретили вторую полосу льда. С ходу — на штурм. Трудились с упоением. Казалось, что весна торопит нас, весело окатывая «Щелью» брызгами.

Снова мы на чистой воде, в бинокль на высоком мысу виден поселок Синькин Нос. Кое–где возвышаются сморози, но ледяных полос больше не видно.

Причалили в полдень. За сутки прошли сто двадцать километров, да каких! Пополнили запас бензина, я отправил телеграммы. Неплохо бы отдохнуть, но… Ветер дует с берега, льдов не видно. Километрах в двадцати — устье реки Коротаиха, там большой поселок, удобная стоянка. Не сговариваясь, молча отталкиваем «Щелью», нас словно несет на гребне какая–то волна.

Прошли мимо Коротаихи, Буторин даже головы не

повернул.

Полночь. Ветер утих. Подходим к Югорскому Шару За каменным островком видны мачты — полярная станция Белый Нос, через пятнадцать минут будем там, отдохнем. Вдруг сильный удар сотрясает «Щелью», корма подпрыгивает.

— Конец винту. — Буторин сверлит взглядом воду. — Садануло прямо по мозгам. Камни.

Веслами подгребаем к небольшой льдине, цепляюсь за нее багром.

__Неласково провожает нас Баренцево море, —

вздыхаю я. — Надо же, на последних метрах.

Буторин заводит мотор… Пошла «Щелья»! Винт выдержал.

На станции нам сказали, что Югорский Шар накануне еще был покрыт льдом. Отправляю «дальнейшее указание» сыну: «Подходим к Амдерме, вылетай, пошли телеграмму, мы тебя будем ждать». Ложусь на койку, закрываю глаза и вижу, как закручиваются, огибая темный мыс, водовороты.

На другой день осторожно выводим «Щелью» из уютной бухты, окруженной с трех сторон отвесными скалами, разворачиваем новую карту. По оранжевой глади пролива, как лебеди, скользят редкие льдины, воздух светится, глазам больно. И это Югорский Шар, один из самых трудных участков Северного морского пути, где ведущие извечный спор ветры двух морей, сталкиваясь, превращают день в ночь и заставляют трепетать корпуса океанских судов, а волны во время штормового танца со всех сторон валятся на палубу. «Щелья» будто на цыпочках пробежала по проливу из одного моря в другое.

Порт Амдерма еще вдали, до него было километров пять, когда начал барахлить мотор. Буторин и обрушивал на него двенадцатибалльную брань, и ласково называл голубчиком, ничего не помогало. Мотор останавливался каждые пять минут.

— Похоже, пробило прокладку. Или в баке грязь накопилась, давно не промывали. Заведу еще раз, если дойдем вон до того мыса, будем тянуть до Амдермы, не дойдем, причалим к берегу, займемся ремонтом.

До мыса дотянули. Так, рывками, приближались к порту. Я уже был здесь в 1952 году.

Задержался из–за непогоды. Тогда это был маленький поселок — два ряда невзрачных домиков, прижавшихся к берегу. Он запомнился мне из–за одной неожиданной встречи. Подъезжая на автомашине к гостинице, я увидел на дороге идущего навстречу Владимира

Солоухина, который работал здесь по командировке «Огонька». Недавно мы виделись в Москве и вот — снова встретились на краю земли.

Теперь Амдерму не узнать: стройные ряды причалов, подъемные краны, кварталы новых домов — город–порт, нынешняя Мангаэея.

— Дмитрий Андреевич, в Амдерме можно сменить бак. Хватит, помучились. Его не отмоешь, проржавел. И железяка в нем болтается, наверное, тоже ржавая. Попросим, сделают точно такой же. Набросаем чертеж.

Буторин с минуту раздумывал.

— Бак менять не будем. Надо выточить запасной вал. Попросить новый флаг. На порядочном судне должно быть два флага. И самое главное — карты. Наша годится только хтя обшей ориентировки.

— Что еще?

— Хорошо бы приемник отремонтировать. Все вроде. Там посмотрим.

Наша последняя карта — от Югорского Шара до Диксона–была почти бесполезной, не тот масштаб. В Архангельске мы не обратили на это внимания. Старенький транзисторный приемник сломался у нас в самом начале путешествия.

С трудом, но все же дотянули до Амдермы. В одиннадцать вечера 10 июля подошли к причалу. В диспетчерской нас ждал начальник порта Геннадий Федорович Юдин.

— Что мы сегодня можем для вас сделать? Не стесняйтесь.

Ответили, что хотим спать, ничего пока не надо.

— Вас искали, — сказал Юдин и продиктовал по телефону радиограмму в Северное пароходство: — «Щелья» в Амдерме, все в порядке».

На другой день мы получили целую груду писем и телеграмм. Из «Литературной газеты» сообщали, что поступило приветствие от Ивана Дмитриевича Папа–нина: «Завидую Буторнну и Скоро. чолову, атакующим Ледовитый океан. Сбросить бы с плеч десяток лет, попросился бы к ним на «Щелью», хоть матросом. Недавно исполнилось 30 лет. как мы с Федоровым, Ширшовым и Кренкелем высадились на лед у Северного полюса. И честное слово, я не мог бы пожелать себе лучшего подарка к этому юбилею, чем поход двух архангельских мореходов. Спасибо вам, милые друзья, Дмитрий Андреевич и Михаил Евгеньевич! Горячо обнимаю. Попутного вам ветра и шесть футов под килем!»

Мы отправили ответную телеграмму', попросили героя Арктики считать себя почетным членом экипажа «Щелью».

Во время нашей вынужденной стоянки в районе Ва–раыдея работники редакции, не получая от нас известий, забеспокоились, позвонили в Нарьян — Мар. Им ответил председатель окрисподкома депутат Верховного Совета СССР Николай Егорович Ледков: «Мне, уроженцу и жителю наших суровых и коварных мест, понятна ваша тревога, мы ее вполне разделяем и уже послали на поиски «Щелью» самолет «АН‑2».

Окрыляющую радиограмму приедали нам участи» — ки советской Антарктической экспедиции из поселка Мирный.

«Литературная газета» просила выслать карту–схему нашего путешествия. Я набросал ее, показал Буторнну.

— Ну, раз нарисовал, посылай. Только в Манга–зею мы не пойдем.

— Как не пойдем? — оторопел я.

— Пересечем Ямал и повернем сразу на Диксон. — Ты что–то мудришь, Дмитрий Андреевич. Ничего не понимаю.

— Идти по Обской губе, потом по Тазовской, по реке Таз до Мангазен и обратно — это примерно тысяча километров. Столько же, сколько до Диксона. Понял'?

— Сколько бы ни было, надо идти в Мангазею.

— Нечего там делать.

— Как нечего делать? Выйдем на берег, снимем шапки, постоим. Дмитрий Андреевич, ты же сам…

— Я не сделаю ни одного глупого километра, — оборвал он меня.

— Ты же сам мне все уши прожужжал Мангазеей..

— Ладно, рано еще об этом толковать, до Обской губы далеко…

Пройти после Мангазеи до Диксона и там закончить путешествие предложил я еще в Архангельске. Буторин согласился. Мы рассуждали так: если дойдем до Оби, что нам стоит пройти до Енисея, он рядом. На Диксоне живут наши друзья, знакомые. Оттуда вернемся в Архангельск на попутном судне. «Щелью» погрузим на борт. Но сразу поворачивать на Диксон-с какой стати?

«Одумается, — решил я. — Так, блажь на него напала…»

Но это была не блажь. У нас часто спрашивали, куда мы держим путь, и Буторин иногда со смехом отвечал: «На Аляску!» или «К Берингову проливу!». Я думал, он шутит, но как выяснилось позднее, такой план у него был. При благоприятных условиях он намеревался направить «Щелью» по кратчайшему пути, не заходя в Мангазею, к мысу Дежнева.

Тревога в моей душе улеглась не скоро…

Над «Щельей» развевался новый флаг, но нужных нам карт в порту не оказалось. Работники механических мастерских отремонтировали мотор, выточили запасной вал. Приемник нам посоветовали выбросить за борт. В Амдерме мы простояли пять суток, отдохнули.

Начальник мастерских увлекался фотографией, взял мой аппарат, чтобы проявить пленку и поставить новую. Несколько кадров, сделанные им, выглядели удовлетворительно, я отправил их в «Литературную газету». Аппарат разобрали, но собрать не успели. Вместо него перед отходом мне вручили старенький аппарат «Смена», сказали, что начинающему фотографу лучше всего пользоваться им.