Мы вышли из Варандейской бухты 29 июня после десятидневной стоянки. Расталкивая плавучие льдины, медленно двинулись вдоль берега и вскоре на подходе к Полярному мысу уперлись в двухметровый припайный лед. Разбитый трещинами на огромные глыбы, вдавленные в песчаный берег, припай держался крепко. Со стороны моря к нему вплотную подступали сморози — неподвижные нагромождения льдин. Весна словно обошла стороной эту ледяную пустыню. Солнце сияло ярко, но ему было не под силу справиться с твердыми как гранит, мертвенно–синими громадами. На мысу одиноко маячила геодезическая вышка.

— Покури пока, — сказал Буторин, взяв бинокл ь. — Поднимусь на вышку, погляжу, что там впереди.

Я зацепился багром за припай. Пыжик тоже выбрался на берег, отыскал гнездо лемминга, заработал передними лапами. В тундре–настоящее лето.

— Не пройти, кругом сплошные льды, — невесело сказал Буторин, вернувшись из разведки. — Чистая вода только далеко на северо–западе. Пойдем в Песчанку или обратно в Варандей. Тут стоять опасно. Смотри, ветер с берега, отлив, а льдины движутся сюда, против течения. Загадка природы…

Двинулись в обратный путь. Часа два расталкивали льдины и попали в ловушку. Не заметили отмель, которая под косым углом отходила от берега. Она и разворачивала льдины не так, как положено. Когда выбрались, была уже полночь. Зацепились за неподвижную льдину, решили ночевать. Я затопил печь, приготовил ужин, перед сном вылез из каюты, сел возле мачты, закурил. По привычке начал вычерпывать воду и заметил, что ее поверхность покрыта радужными узорами. Выбросил папиросу за борт.

— Дмитрий Андреевич, что–то много масла или бензина. Пролил, что ли?

Он выглянул из каюты, выругался.

— Совсем забыл! Склероз…

Оказывается, он решил слить бензин из бака в канистру, приладил шланг и забыл об этом. Канистра наполнилась, бензин продолжал литься из бака. Литров пятнадцать растеклось по «Щелье». Наше счастье, что она не вспыхнула как факел. Мы лили в нее воду и вычерпывали. Трудились до утра.

Я был против возвращения в Варандей, мы поспорили немного и остановились, не доходя до него, в устье реки Песчанки. Отправились в гости к рыбакам. На возвышенности — два чума, избушка. Множество мелких озер, соединенных протоками, — лабиринт.

Из чума вышел ненец лет сорока, одетый не по–здешнему, в полупальто и кепке. Я догадался — это Митро–фан Лагейский, мне говорили про него в Варандее: живет в городе Грозном, приехал в отпуск, не был в родных местах двадцать пять лет. Познакомились, он пригласил нас в чум. Уселись на мягкие оленьи шкуры, разостланные на деревянном полу.

Хозяйка поставила перед нами столик на низких ножках. Едим скоросолку, уху из омулей.

Лагейский говорит по–русски без акцента. Служил в армии на Дальнем Востоке, работает в Грозном строителем, у него там жена, сын. Рад, что приехал в тундру в самое хорошее время: весна, комаров нет, охота, рыбалка.

— Хочу послать в Грозный посылку, вяленых омулей. Боюсь, испортятся.

— Как завялить, — сказал Буторин. — Засолите в рассоле, потом сушите. В воде не промывайте. Не испортятся.

— Хорошо бы соленой икры привезти.

— Омулевая икра–замечательная вещь, только и ее солить надо с толком. Я на зимовках перепортил ее, наверно, не один центнер, прежде чем нашел правильный рецепт. Сколько ни клал соли, икра портилась, не мог сохранить. Потом сообразил, в чем дело. Она не просаливалась, какие–то икринки соль не охватывала, они начинали портиться, от них другие. Рецепт простой: надо тоже засаливать в рассоле. Можно сделать слабый раствор, средний, крепкий, по вкусу. Икра будет сохраняться долго…

После обеда Лагейский повел меня на берег речки в лощину.

— Там растет дикий лук, я вам покажу, — он произнес эти слова с таким волнением, словно собирался показать мне куст женьшеня.

Сочные, тоненькие стебельки он срывал с благоговением, то и дело осматривался, любуясь цветущей тундрой.

— Я родился вон там, — Лагейский указал на синюю гряду гор, — у подножия Семиглавой сопки. Здесь мне больше нравится, чем на Варандее. Простор, чисто. Смотрю кругом, вспоминаю отца. Много мы с ним в Песчанке выловили рыбы. Варандейцы все вскормлены омулем…

Я слушал ненца и завидовал ему: он дома, в милой тундре. И мне вспомнились родные места, Кама, озера, не похожие на здешние, украшенные кувшинками, окруженные зарослями тальника, Чистополь, утопающий в зелени, далекий, как Мангазея. И я вспомнил отца. Светят из далекого детства рыбацкие наши костры. Воспоминания, как ветер, — налетят, и заиграет пламя, рассыпая негасимые искры…

Лагейский и два его родственника ушли пешком в Варандей, а мы переправились на другой берег, поселились в пустующей новой промысловой избе. Просторная квадратная комната с одним окном, большая металлическая печь, стол. Ни нар, ни стульев. Пока готовили обед, сожгли с полкубометра дров. Пламя с ревом вылетало в широкую прямую трубу, печь явно не годилась для тундры.

— Без ума сделано, — ворчал Буторин. Поселились — не то слово, в избу мы заходили редко, жили в своей комфортабельной каюте на «Щелье».

Ледяное поле закупорило устье Песчанки, мы оказались в плену. Ловили неводом омулей, переезжая с берега на берег. Один раз не дозвались Пыжика, отчалили без него. Он бросился в воду, поплыл за «Щельей», но не справился с течением, вернулся. Напротив избы мы стали на якорь. Из–за мыса показалась плавучая льдина, на ней стоял Пыжик. Вид у него был жалкий.

— Что, Пыженька? — крикнул Буторин. — Перенять тебя, что ли?

В ответ раздался лай, похожий на рыдание. Льдину приливом тащило к нам. Переняли. Я протянул Пыжику кусок сахару — отвернулся. Даже смотреть не хочет на нас — обиделся.

Несколько дней подряд дул южный ветер, льдины сновали вверх и вниз по Песчанке, таяли на глазах, как сахарные. Седьмого июля снова вышли в море, Буторин повернул к Варандею.

— Возьмем хлеба и литров двадцать бензина…

До бухты не дошли, стали на якорь напротив поселка. Пыжика оставили на «Щелье». Приятная неожиданность: в магазине оказались сапоги 46‑го размера.

— У меня таких еще в жизни не было, — взволнованно сказал Буторин, любуясь покупкой. — Один раз видел в мурманском магазине. Пока бегал на судно за, деньгами, их уже продали…

Снова мы у Полярного мыса. Все переменилось: припай распался, ледяные глыбы отошли от берега. Ветер южный, подняли паруса. Кругом как в сказке. Слева сплошной ледяной барьер, сморози высотой с трехэтажный дом, справа — песчаный берег, покрытый обсохшими льдинами. «Щелья» мчится по узкой полосе воды в слепящих лучах, с одной стороны нас обдает холодом, с другой–теплом. Перед каждым поворотом кажется — сейчас путь преградят льды… Без остановок шли всю Ночь, «Щелья» вылетела из ледяного туннеля в Хайпудырскую губу. Оглядываюсь: мрачный Медынский Заворот позади, прохода не видно, впечатление такое, будто льды, пропустив нас, навалились на берег. Море покрыто пеной, редкие плавучие льдины кружатся в мощных водоворотах. Обходим с юга мели, обозначенные на карте, и снова — на восток, «на–прямо» через губу. Когда в бинокль стал виден противоположный берег, встретили полосу сплошного льда. Причалили к айсбергу, стоящему на мели. Прилив гонит льды с севера на юг. Ширина ледяного потока — метров двести, дальше снова чистая вода.

— Подождем конца прилива, — сказал Буторин. — На полной воде льдины остановятся, разойдутся, мы их и проскочим.

Этот расчет не оправдался: льды неподвижны, но просвета нет.

Решили пробиваться, вышли на плавучий лед. Упираемся шестами в большую льдину, смотрю на узкую щель под ногами — медленно, по миллиметру она растет, полоска воды становится все шире. В просвет между льдинами втиснули нос «Щельи», Буторин завел мотор. Ледяные ладони неохотно расходятся. Снова беремся за шесты, отводим две массивные льдины, следом за ними проталкиваем вдоль бортов мелочь. Метр за метром зигзагами тащим «Щелью» вперед. Шесты, двухметровый кол, багор — все идет в дело. Поднатужились, сдвинули с места огромную льдину, глазам не верится — она весит десятки тонн. Примерно на полпути застряли: треугольная льдина, стиснутая двумя другими, не поддается. Острым углом она упирается в ледяную кромку. Наклоняюсь над водой, всматриваюсь. Толщина льдины больше метра, но держится она только верхней частью. Беру топор, начинаю долбить по углу льдины.