И осторожно положил его на свою тумбочку перед зеркалом. Потом выключил свет и лёг в постель.

Я откинулся на подушку, натянул до подбородка одеяло и громко зевнул. Подо мной скрипнул матрас. Ожидая, когда придёт сон, я уставился в темноту.

Занавески были задёрнуты, так что с улицы не проникало ни капли света. В комнате была кромешная тьма, если не считать слабого красноватого свечения.

Свечения двух красных глаз черепа. Они горели в темноте, как две крошечные зажженные спички.

А потом я увидел ещё два светящихся красных пятнышка. Побольше. За маленькими глазками черепа. Два круглых пятнышка света в зеркале. Два красных, как пламя, круга размером с теннисный мяч.

И когда их свет стал ярче, интенсивнее… я смог различить в зеркале на тумбочке какие-то очертания.

Глубокие впадины ноздрей… два ряда неровных, оскаленных в ухмылке зубов.

Череп. Красноглазый череп.

Только не маленький, как мячик. А огромный лыбящийся желтоватый череп. Он заполнил собой всё зеркало!

Да, заполнив собой всё зеркало, череп смотрел оттуда на меня своими горящими огненно — красными глазами.

Я сел в кровати и вцепился руками в край одеяла, в ужасе глядя, как раздвинулись неровные зубы. Нижняя челюсть отвисла. И рот огромного черепа произнёс два слова… произнёс очень чётко:

— Счастливчик Люк.

Огромный светящийся череп подался вперёд, словно стремясь вылезти из зеркала. Нижняя челюсть его ходила вверх — вниз. Красное свечение, казалось, заполнило пламенем всю комнату.

Я открыл рот в пронзительном испуганном крике.

Я кричал и кричал, не умолкая.

Вспыхнула лампа на потолке.

— Люк! Что с тобой?

Жмурясь от внезапного света, я увидел, что в комнату влетел запыхавшийся отец. Его пижамная куртка была перекошена, одна штанина задрана до колена, взлохмаченные после сна волосы с одного бока торчали вверх.

— Что случилось? — повторил он.

— Я… я… — я ткнул пальцем в зеркало. Мысли путались у меня в голове. Я не находил слов. — Череп, — наконец сдавленно произнёс я.

Проведя рукой по волосам, отец прошёл по комнате к моей тумбочке.

Я уставился в зеркало.

Ничего.

Ничего там не было, кроме отражения моей комнаты. Когда отец подошёл ближе, я увидел там его встревоженное лицо.

— И вот из — за этого ты кричал? — спросил отец, беря с тумбочки маленький жёлтый череп. — Из-за этой безделушки? — он повертел его в руках.

— Н-не-е-т, — заикаясь, проговорил я.

Я сосредоточенно соображал, стараясь понять, что же я видел.

Это не могло быть отражением в зеркале моего маленького черепа.

Нет.

Череп, зловеще молчавший в зеркале, был огромным, одни его глаза были с баскетбольный мяч!

Отец всё ещё искоса поглядывал на меня, стоя у тумбочки и держа перед собой маленький череп.

— Наверное, плохой сон приснился, — тихо проговорил я, откидываясь головой на подушку. — Такой… такой странный. Мне приснилось, что я вижу громадный череп с горящими глазами. Но он казался… таким реальным!

Отец покачал головой.

— Что ж… Раз из-за этого маленького черепа тебя мучают во сне кошмары, если хочешь, я заберу его отсюда, — и он направился к двери.

— Нет! — выкрикнул я.

И, вскочив с кровати, загородил ему дорогу. Потом выхватил череп у него из рук. Отец растерянно посмотрел на меня.

— Это… это мой талисман, — сказал я. — Он приносит мне удачу.

Отец, сдвинув брови, смотрел на маленький череп в моей руке.

— Ты уверен в этом, Люк? По-моему, у него вид не очень приятный. И даже какой-то злобный.

— Злобный? — засмеялся я. — Вовсе нет, папа. Вовсе нет, можешь мне поверить.

Он вышел из комнаты, щёлкнув выключателем по дороге. И вскоре я уснул, сжимая в руке свой талисман.

А несколько дней спустя я орал во всё горло.

Только на этот раз из озорства.

Небольшой компанией мы с ребятами отправились на роликовых коньках на «Холм — убийцу». На самом-то деле он называется «Холмом мельника», но мы его называем «Холм — убийца, потому что там с его вершины Брод-стрит сбегает вниз круто — круто к улице Миллер-стрит. А на Миллер-стрит самое большое движение в Шони-Вэлли. По идее мы на полной скорости должны лететь на роликовых коньках по Брод-стрит, разгоняясь на крутом спуске, и пытаться пересечь заполненную машинами Миллер-стрит.

Водители машин от этого впадают в бешенство! Слышатся скрежет тормозов, пронзительные гудки, ругательства шоферов.

Да это и в самом деле опасно. Большинство ребят даже и не думают о таких подвигах. Но парню с таким невероятных везением, как у меня, всё нипочём.

Был холодный солнечный воскресный день. Иней белел на крышах машин. У меня изо рта валил пар, когда я ехал на вершину «Холма — убийцы».

Там, наверху, я встретил Дарнелла. У него что-то стряслось с тормозом на одном из коньков. В конце концов он просто отодрал тормоз и выбросил в мусорный бак.

— А зачем мне тормоза? — сказал он, улыбаясь. — Они только замедляют ход.

Несколько минут спустя появился Стретч со своими приятелями. На нём было надето нечто вроде широкого жёлтого свитера. Он напоминал большую птицу на коньках.

Пригнув плечо, он попытался сбить меня с ног. Но я легко укатил от него. И он больше не пытался.

С тех пор, как я занял место Стретча в баскетбольной команде, наши с ним взаимоотношения изменились. Теперь он мой дублёр. Ему удаётся поиграть, только когда я устал и мне нужно немного отдохнуть. И, я думаю, для него это настоящий удар.

Стретч всё ещё старается мне как — нибудь досадить. Но я не думаю, что он делает это от души. Он понимает, что он неудачник. Понимает, что он не такой счастливчик, как я.

— Ну что, поехали? Ты готов? — спросил Дарнелл, надевая шлем.

И встал посреди улицы, наклонившись вперёд и уперев руки в колени.

Я посмотрел на поток машин в конце крутого спуска. Хотя было воскресение, вторая половина дня, легковые машины и фургоны неслись по Миллер-стрит в таком количестве, будто был вечерний час пик.

— Готов, — сказал я, поправив наколенники.

И двинулся рядом с Дарнеллом.

Стретч ехал перед нами. Он с ухмылкой посмотрел на меня.

— Может, наперегонки?

Я покачал головой.

— Ты слишком тихо едешь. Нам с Дарнеллом пришлось бы ждать тебя внизу.

— Ха-ха! С каких это пор ты научился шутить, чувак? — Стретч полез рукой в карман своего жёлтого свитера. И вытащил десятидолларовую бумажку. — Пусть будет настоящая гонка. По десять долларов с каждого. Победитель получает всё.

Он сунул деньги мне в лицо. Я оттолкнул его руку.

— Я у младенцев конфетки не отнимаю, — сказал я. — Оставь свои деньги при себе.

Стретч скрипнул зубами. Его бледное лицо покраснело от злости. Он наклонился ближе ко мне.

— Поедешь ты со мной наперегонки или нет? — прорычал он.

Я сжал в кармане резиновый череп. Мне нельзя было проиграть, я это понимал.

— О’кей, — сказал я. — Но только я сделаю это по-честному.

Я вытащил из кармана куртки свой шерстяной шарф и принялся завязывать им глаза.

— Чтобы дать тебе шанс, я поеду вслепую.

Стретч хихикнул.

— Ты собираешься ехать между машинами вслепую? Шутишь?

— Не делай этого, Люк! — услышал я чей-то голос.

И, обернувшись, увидел Ханну. Она махала мне рукой, ковыляя по тротуару на костылях. Правая её нога была в толстой повязке.

— Не делай этого! — пронзительно крикнула она.

Забыв о ребятах, я подъехал к ней.

— Ханна, что случилось? — спросил я, указывая на костыли.

Вздохнув, она повисла на них.

— Это из-за моей щиколотки, — сказала она. — Помнишь, когда я с велосипеда упала? Мы думали, просто растяжение. Но щиколотка у меня всё время раздувается, как водяной пузырь. Три раза пришлось жидкость откачивать.