— Ну, это предубеждение, любезнейший Андрей Иванович. В англичанах действительно нет способности быстро сближаться, характеризующей французов и особенно русских. Англичанин не заговорит первый и не со всяким заведет сношения, но если раз он счел нужным познакомиться, то трудно найти более милого собеседника и более постоянного друга, чем он. Я знаю их очень хорошо, потому что на Корфу всегда живет их очень много. Конечно, в семье не без урода… Но подумайте и скажите беспристрастно, разве мало уродов и между другими национальностями?

Пропустив мимо ушей маленькую иронию, звучавшую в голосе Гундулича, Андрей Иванович вспомнил о добрейшем мистере Грешаме в Оксфорде и должен был согласиться, что Гундулич прав.

— Познакомьте, познакомьте меня с мистером Крауфордом, — сказал он Гундуличу, — хотя, по правде сказать, я был бы бесконечно доволен, если бы спутником моим до Коломбо были вы, а не мистер Крауфорд.

— Благодарю за комплимент, — отвечал, смеясь Гундулич: — но забираться так далеко не имею никакой надобности.

— А повидаться с Авдеем Макаровичем?

— Ах да! Ну, это проще можно сделать, взять да поехать в Петербург. Тогда, по крайней мере, я убил бы двух зайцев разом.

— Каких двух зайцев?

— А как же? Ведь у меня и кроме Авдея Макаровича есть знакомые в Петербурге.

— Да. Но Авдея Макаровича вы во всяком случае уже не застали бы в Петербурге.

— Где же Авдей Макарович?

— Он теперь наверно уже в Порт-Саиде и дожидается меня.

— Разве вы едете вместе?

— Да.

— Так какого еще вам спутника? Уж лучше Авдея Макаровича не придумать.

Андрей Иванович от чистого сердца согласился с Гундуличем.

На следующий день за завтраком Гундулич познакомил Андрея Ивановича с Крауфордом. Часов до трех пополудни новые знакомцы втроем провели на палубе за разговором и почти не заметили, как пролетело время и пароход остановился перед Корфу, где Гундулич должен был высадиться.

Приятели крепко пожали руку симпатичного доктора.

— До свидания, доктор, — сказал Крауфорд. — Я вас во всяком случае отыщу. Ведь я каждый год проезжаю здесь по крайней мере два раза.

Андрей Иванович тоже хотел сказать "до свидания", но подумал, что вряд ли ему придется увидеть Корфу еще раз, а на свидание с Гундуличем в Петербурге трудно было рассчитывать. Он ограничился тем, что крепко пожал руку Гундулича и сказал:

— Мне чрезвычайно грустно, что я не могу вам сказать "до свидания". Прощайте, быть может, навсегда, но будьте уверены, что если бы нам снова пришлось встретиться, то это был бы для меня настоящий праздник.

Быстро промелькнули в густом тумане цветущие острова Ионического моря: Левкада, Кефалония, Занте. Крошечная Итака, получившая всемирную известность, благодаря приключениям хитроумного Одиссея, находится слишком в стороне от обычного пути и потому Андрей Иванович напрасно всматривался в голубой туман, силясь различить хотя слабые очерки знаменитого острова. Скоро пароход вышел на простор Средиземного моря и помчался к западному берегу Кандии. Неприветно встретило это море наших путников. Тяжелые, свинцовые тучи заволокли все небо, ветер завывал в снастях. Пароход, перекачиваясь с боку на бок с каким-то зловещим скрипом, то зарывался в морской пучине, то тяжело взбирался на вершины белоголовых волн. Качка была ужасна. Андрей Иванович упрямо оставался на палубе, потому что в каюте он чувствовал себя еще хуже. Здесь по крайней мере его обдувал свежий морской ветер. Порой верхушки воли, перекатываясь через палубу, обдавали его тысячью холодных брызг. Эти неожиданные души несколько освежали его. Но все же он чувствовал себя дурно: головокружение, стеснение груди, тошнота, тоска — все признаки морской болезни.

— Что, мистер Гречау, плохо вы на корабле себя чувствуете? — раздался за ним голос мистера Крауфорда, с которым в последнее время он очень сошелся и который действительно оказался хорошим малым, вполне оправдывая рекомендацию Гундулича.

— Совсем плохо, мистер Крауфорд, — силясь улыбнуться, отвечал Андрей Иванович и собственный голос показался ему каким-то странным, как будто даже чужим — до того он был слаб и так глухо звучал под аккомпанемент ветра и волн.

— Мужайтесь, мой добрый сэр. Это все пустяки. Хорошо, что вы не лежите, а предпочитаете бороться с болезнью, стоя на ногах, как следует мужу. Попробуйте вот этого напитка, — продолжал он, протягивая к Грачеву оплетенную фляжку с коньяком: — это придаст вам мужества, а в нем-то здесь и все дело.

— Это ваша теория? — спросил Грачев.

— Теория, подкрепленная многолетней практикой. Прежде всего желудок не должен быть переполнен пищей, а затем — порядочный прием хорошего вина, в особенности коньяку, и вы сделаетесь неуязвимы для болезни.

— Потерпите немного, скоро мы выйдем в тихое море, — продолжал англичанин, сочувственно поглядывая на истомленную физиономию своего русского друга.

Коньяк действительно очень помог Андрею Ивановичу. Но вид черного неба и еще более черного моря действовал на него удручающим образом. Он вспомнил о своем Гиппогрифе, отважно носившимся над тучами, под вечно безоблачным небом, нисколько не завися от капризов ветра и волн, и с презрением оглядел темный, намокший пароход, который, точно задыхаясь от усталости, усиленно работал винтом, чтоб вползти на верхушку волны, и вслед затем тотчас же скатывался к ее подножию.

Крауфорд как будто угадал его мысли.

— Да, — сказал он, — если даже не принимать в расчет индийской хронологии, то не менее шести тысяч лет мы плаваем по морям, а все еще далеки от совершенства. Но в хорошую погоду я люблю быть на корабле. Да хорошая погода и не заставит себя долго ждать.

— Вы думаете? — усомнился Грачев, окидывая взглядом безграничное пространство, по которому бешено прыгали белоголовые волны.

— Держу пари, что еще до обеда мы выйдем в тихое море.

Действительно, скоро качка стала уменьшаться, на небе появились голубые просветы, ветер из бурного перешел в свежий, умеренный. Андрей Иванович совершенно ободрился и под руку с мистером Крауфордом мог даже идти к позднему завтраку.

К вечеру море совершенно утихло. Слабый ветер тянул с берегов Африки и своим теплым дыханием напоминал о странах, лежащих в ином, более знойном климате, под горячими лучами южного солнца. На темном безоблачном небе зажигались золотые звезды. Андрей Иванович смотрел, как погружался в море сверкающий пояс Ориона, как вслед за ним сходили гиады и плеяды. Мистер Крауфорд, сидевший тут же рядом, описывал чудеса тропической природы Индии.

— Хорошо ли вам живется в Индии?

— Как вам сказать, сэр, насчет нашей жизни в Индии? — Знаете, я вам отвечу словами одного из моих приятелей: если ее рассматривать, как она есть сама по себе, она хорошая жизнь, но если смотреть на нее, как на жизнь в Индии, она ровно ничего не стоит. По своей уединенности она нам очень нравится, но по своей отчужденности она нам кажется самой паскудной жизнью. Как жизнь сельская, она нам очень по сердцу, но принимая во внимание…

— Что она проходит вдали от двора, вы находите ее скучной?

— Откуда вы знаете, сэр, что я именно это хотел сказать?

— Не мудрено знать. Ведь этот ваш приятель — шут из комедии "As you like it"?[24]

— Вот как, сэр! Так у вас в России Шекспир известен?

— Даже в большом ходу. Ведь знают в Англии наших Толстого, Тургенева, Достоевского?

— Конечно, сэр. Гении принадлежат всем народам. Они не составляют национальной собственности, как доллары или гинеи… Но все-таки, сэр… Уж не хотите ли вы меня уверить, что русские не едят сальных свеч?

— Совершенно не имеют в этом надобности. У нас достаточно других, более питательных продуктов.

— Но, быть может, в качестве лакомства?

— О, что касается до лакомства, то у нас есть такая дичь и рыба…