Однажды, не зная, чем наполнить свое время, Андрей Иванович зажег, в качестве факела, смолистую ветку эвкалиптуса и, взяв про запас целую связку таких же ветвей, смело вступил через широкую арку, великолепно украшенную художественной резьбой, во внутренность храма. Зала, в которую он вошел, казалась еще выше и длиннее первой; постепенно уменьшаясь и наконец утопая во мраке, ряды колонн, разделявшие эту залу, подобно предыдущей, на три продолговатых отделения, казалось, тянулись до бесконечности. В общем она походила на предшествующую; те же красивые желобчатые колонны с роскошно украшенными капителями, те же барельефы на стенах, причудливые арабески, гирлянды цветов и плодов, женские и детские головки на всех местах, где можно было прилепить какое-либо украшение, но была и особенность, выражавшаяся в том, что во всех промежутках между колоннами, на высоких пьедесталах, стояли одиночные статуи, вроде тех, какие Андрей Иванович видел в лесном храме, только от этих, последних они отличались грандиозностью и высокой художественной работой. Зато в остальном было замечательное сходство: налево от входа виднелись те же характерные посохи, широкие и длинные одежды и остролистные венки на голове; направо — разнообразие одежд и атрибутов, различие возрастов и пола, словом, все так же, как в лесном храме. Андрею Ивановичу даже казалось, когда он всматривался в лица статуй, что он уже раньше видел эти лица, что выражения их и черты ему уже знакомы.
Другая особенность этой залы состояла в том, что барельефы, покрывавшие стены и пьедесталы статуй и колонн, отличались крайним разнообразием содержания, и притом сцены, изображавшиеся на них, строго соответствовали характеру статуй, около которых находились.
Так на пьедестале статуи воина и на стене позади этой статуи барельефы изображали сцены из военной жизни: группы воинов вокруг огней, сражения, пожары и разрушение городов, триумфальные шествия победителей среди коленопреклоненного народа и длинные ряды пленников, скованных попарно тяжелыми цепями. Замечательно, что на всех подобных барельефах побежденные и пленники имели совершенно другой тип, чем их победители. У всех у них были короткие курчавые волосы, приплюснутые носы и толстые, оттопыренные губы; на их безбородых лицах как-то особенно безобразно выдавались широкие скулы; несоразмерно длинные туловища со впалой грудью и выдавшимся, отвисшим животом, длинные руки и короткие, слабые ноги — все это, напоминая негритянский тип, несомненно свидетельствовало о принадлежности их к низшей расе человечества.
Напротив, прямой лицевой угол, прямой нос, красивые черты лица, строгая пропорциональность членов, длинные, слегка вьющиеся волосы их победителей несомненно доказывали, что эти последние принадлежали к наиболее одаренной и красивой народности кавказского племени. Статуя иного воина с массой откинутых на спину, вьющихся волос, напоминавшую львиную гриву; с длинными усами, падавшими на грудь, имела такой благородный и величественный вид, что вполне могла служить образцом мужественной красоты.
Переходя от статуи к статуе, от барельефа к барельефу и чутко прислушиваясь к звуку шагов, гулко раздававшихся под высокими сводами, Андрей Иванович медленно подвигался в глубину зала. Вот на одном пьедестале барельеф изображает что-то вроде школьной сцены: несколько юношей внимательно слушают почтенного старца, сидящего на высоком стуле в центре группы, и некоторые из них, наклонясь над таблицами, записывают слова своего учителя. Фигура благодушного старца с разогнутым свитком и цветущей ветвью в руках, имеющей вероятно эмблематическое и символическое значение, стоит на этом пьедестале и свидетельствует, что в те незапамятные времена заслуги учителя ценились не менее деяний героев и правителей и наряду с последними давали ему место в пантеоне народной славы. Следовательно, не одних только царей и героев удостаивал тогда народ своего почтения.
В справедливости этого заключения Андрей Иванович убедился еще более, когда в этом же ряду встретил статуи ваятеля, зодчего, поэта, мореплавателя и земледельца, — так, по крайней мере, ему показалось, судя по атрибутам этих статуй.
Первая из них представляла красивого молодого человека с небольшой бородкой, в короткой тунике, с резцом и молотом в руках, у ног его находился небольшой неоконченный бюст. Барельефы на пьедестале и близлежащей стены изображали мастерскую художника, где он, окруженный толпою учеников, трудился над изображением богов и героев.
Статуя зодчего представляла человека средних лет, с задумчивым и серьезным взглядом; с доской в руке, на которой начерчен был план здания. Барельефы изображали, как под его руководством рабочие обтесывали камни и колонны, и возводили стены великолепных дворцов и храмов.
Красивый юноша с длинными вьющимися волосами, с вдохновенным взглядом, устремленным к небу, и лирою в руках представлял, наверно, поэта или певца. На барельефах было изображено, как он пел перед толпами народа и на одних картинах толпы эти предавались восторгу, награждая своего любимца рукоплесканиями; на других — народ плакал, слушая его пение. Один барельеф изображал, как суровые воины складывали к его ногам свое оружие, на другом — в его присутствии два человека, угрюмо нахмурясь и смотря друг на друга исподлобья, — быть может, два примирившихся врага, — подавали друг другу руки.
Рассматривая эти барельефы, Андрей Иванович задумался о том великом значении, какое имела поэзия этого исчезнувшего народа. Возбуждая по произволу то печаль, то радость в сердцах людей, она укрощала дикие страсти, обуздывала воинственный пыл и искореняла вражду и ненависть. Андрей Иванович с особенным чувством смотрел на вдохновенное лицо юноши, точно чудом сохранившееся в течение длинного ряда веков, как будто затем, чтобы доказать позднейшему человеку ту истину, что человек всегда был человеком, как только ему удавалось вырваться из унижающей его зависимости от слепых сил природы.
В последнее время, блуждая по острову и беспрестанно наталкиваясь на остатки древней исчезнувшей цивилизации, Андрей Иванович все чаще и чаще задумывался о роковом circulum viciosum[7], в котором, как кажется, точно белка в колесе, с незапамятных веков кружится человечество, — и все чаще и чаще приходили ему на память слова Экклезиаста: "род преходит и род приходит, а земля во век стоит"…
XXVІІІ. Подземный ход
Пройдя еще несколько колонн, Андрей Иванович увидел направо и налево широкие арки, по другую сторону которых прерванный ряд колонн возобновлялся и, уходя в глубину зала, терялся мало-помалу в темноте. Этим аркам между колоннами соответствовали арки в стенах. Андрей Иванович заглянул в одну из них и осветил факелом открывшееся за ней пространство: пред ним выступила на свет такая же зала с колоннами и статуями, уходившими вдаль и скрывавшимися во мраке, как и та, в котором он находился. Он перешел на другую сторону и заглянул в противоположную арку, — такая же зала лежала и там.
Ему стало жутко. Таинственное безмолвие этих зал, нарушаемое только гулом его шагов, казалось, было оскорблено его присутствием, тени прошлого, витавшие вокруг своих каменных образов, как будто укоризненно смотрели на него из этого мрака, царившего здесь, быть может, уже целые тысячелетия. Кроме того, громадность этих зал, казавшихся благодаря окутывавшей их тьме беспредельными, действовала на него удручающим образом. Всматриваясь в бесконечные ряды колонн и статуй, перекрещивающиеся между собой, он невольно подумал о возможности потерять направление и заблудиться в этом каменном лабиринте. Эта мысль заставила его воротиться на середину зала и посмотреть в том направлении, откуда должен быть виден бледный свет дня, проходящий через портик храма, но вместо этого света, к удивлению своему, он встретил только абсолютную темноту, в которой как будто, тонули сумрачные колонны и статуи зала. В этой темноте, тревожно оглядываясь по сторонам, он успокоился только тогда, когда в глаза ему блеснул голубоватый луч, пробивавшийся в отверстие портика, который издали казался только узкой, крошечной щелью.
