— Может, останешься? — Вите не хотелось отпускать Толю.

— Мне домой пора. Хочешь, пойдем к нам, комендантский час еще не скоро.

— Пойдем! — согласился Витя.

На Славку я смотрела, как на героя. Он теперь партизан и приходил к Вите за оружием. Оружие лежало в нашем сарайчике, в яме-тайнике, вырытой Витей и Эликом.

Сейчас Элик из тайника подавал Вите и Славке перемазанные каким-то маслом, завернутые в тряпки револьверы. Ребята тут же засовывали их в карманы. Элик протянул полевой бинокль. Славка сразу же за него ухватился. А я на месте Вити ни за что бы не отдала бинокль. Самому понадобится.

— Покажи! — попросила я Витю.

— Иди карауль.

Я отошла от двери и стала глядеть в щель, не идет ли кто. На улице было тихо, даже собаки не бегали. Стало как-то обидно: кругом ни души, а я стой и гляди. А рядом Славка, но не просто Славка, а настоящий партизан.

Славка торопил ребят:

— Побольше берите, может, за один раз отнесем.

— Нет, — возразил Витя, — за один раз не получится. Патронов много. Еще подождите минут двадцать.

— За двадцать минут с деревенским парнем в городе может произойти все, что угодно, — сказал Славка.

— Не каркай. Спокойно.

— Володя сам просил поскорее.

— Поскорее не означает хорошо. Из-за какой-нибудь мелочи все можно провалить. Из дырявого кармана вывалится маленькая пулька, и тогда конец.

Брат вывернул свои карманы, тщательно проверил швы. То же проделали Славка и Элик.

— Славка, расскажи про партизан, — прошу я его.

— А что тебя интересует?

— Все!

— Живем в землянках и вредим фрицу, где только можно. Гарнизоны атакуем, мосты взрываем, на «железку» ходим.

— А что такое «железка»?

— Железная дорога. Пойти на «железку» — значит пустить под откос поезд.

— Ого! И ты ходил?

— А как же!

— Ты хоть раз стрелял? Хоть одного фашиста убил?.. Только правду, — допытывался Элик, вылезая из ямы.

Славка почему-то рассердился:

— Стрелял. Убил десять!

А мне показалось, не стрелял Славка и ни одного фашиста не убил.

— Пах! Пах! — Элик навел на меня пистолет. — Пах! Па-ах!..

Дуло пистолета смотрело прямо мне в глаза. Я отшатнулась. В одно мгновение Витя выхватил пистолет из рук Элика и положил его себе в карман.

— Не дури.

Элик вздохнул:

— Хорошая игрушка!

— Только не для игр. Поторапливайтесь. Элик, бери патроны.

Патроны сыпали просто за пазуху. Надели плащи, чтобы не заметно было, как оттопыриваются карманы.

— Никого нет? — спросил у меня Витя.

Я огляделась. У соседнего дома дети катили по земле ржавое колесо.

— Нет никого.

— Я иду первым. В случае чего — свистну, — предупредил Витя.

Он взял в руки палку, прошел с беззаботным видом, постукивая палкой по деревьям, по забору, по всему, что попадалось на его пути. Через некоторое время из сарая вышел Славка. За ним — Элик. Я осталась в сарайчике одна. Мне не терпелось посмотреть, что лежит в тайнике, прикрытое тряпкой. Я откинула тряпку. Ровненько, одна возле другой, похожие на толстые шишки, лежали гранаты. Боязно даже глядеть на них. А вот патроны совсем не страшные. Я даже подняла целую пулеметную ленту. Тяжелая. Под лентой лежала маленькая жестянка из-под ваксы. Я положила ленту, а жестянку взяла в руки, перевернула — да это же компас! Хотела проверить, где север, где юг. И вдруг услышала Витины шаги. Я спрятала компас в карман, тряпку положила на место и отошла к двери.

Витя запихивал в карманы и за пазуху гранаты. К двери подошли Славка и Элик. Я откинула задвижку, и они вошли. Пулеметную ленту Славка надел через плечо, патроны высыпал в карманы. Элик брал только патроны. Ребята ушли, а Витя задержался в сарайчике. Мы положили на яму доски, Витя забросал их землей, прикрыв тайник.

Две недели я не видела Славку.

Зато каждый день к нам приходил Элик. Он просил что-нибудь почитать.

— Может, про шпионов есть?

— Про шпионов у нас нет. Хочешь Пушкина? — спрашивала я.

— Стихи-и, — тянул Элик. — А нет такой, чтоб только правда была написана? И чтоб не стихи. Нет?

— «Дневник Кости Рябцева». Подойдет? В дневниках только правду пишут.

— Давай.

Возвращая книгу, Элик говорил:

— Вот если б про войну и только правда…

Славка пришел, и я сразу заметила, что он изменился, стал серьезнее и как будто старше. Теперь не нужно было спрашивать у него, участвовал ли он в бою, ради чего нес партизанам оружие. Сразу видно было — участвовал!

И он рассказал про этот Александровский бой:

— Лагерь находится на острове. Вокруг — болота. Есть одна тропинка, и то по колено в воде нужно идти, да и не все ее знают. Остров — неприступная крепость. Все там продумано для круговой обороны: окопы вырыты, склады боеприпасов. Посредине — землянка госпиталя, чтобы с любого места раненого побыстрее доставить.

Славка рассказывал и водил пальцем по столу: тут — пирамиды для оружия, тут — столовая, тут — колодец.

Он не хвалился. Он был поражен подготовкой партизан к бою, его восторг невольно передался и нам. Я, Витя, и отец следили за его пальцем, будто наш стол и был тем островом посреди болота.

— Нас предупредили подпольщики Минска и Узды. Дали нам пулеметы, боеприпасы. И наши боеприпасы из тайника тоже пригодились. Фрицы думали выкурить партизан огнем из минометов и пулеметов. Не ожидали получить отпор. Одну атаку мы отбили, вторую… десятую… Двадцать одну атаку отбили за восемь часов. Против нас пускали танки, артиллерию. Ничего не вышло. Пришлось немцам отступить. Им не на чем было вывозить своих убитых и раненых. Сотни их там полегло. А наших шестеро. После боя мы их торжественно похоронили.

— Наверно, командир у вас военный, — сказал Витя.

— Капитан, — вздохнул Славка.

— Неужели погиб? — Витя даже вскочил из-за стола.

— Нет, ушел на соединение с действующей армией. Половину партизан с собой увел.

— Жаль! Тут командиры такие нужны.

— Он военный, знает, что делает. У нас его заместитель за командира остался. Только теперь мы все с острова ушли. Нельзя там сейчас быть. Пока нельзя. — Славка посмотрел на меня, о чем-то вспомнил и вдруг сказал: — А я пулеметные ленты подносил и воду. Без воды пулемет может расплавиться.

— Я больше не могу так жить, — сказала мама, — у меня голова пухнет, как подумаю, чем вас кормить. Люди ходят в деревню, выменивают даже сало. А мы уже забыли, как оно пахнет.

И мама начала собираться в дорогу. На последние выменяла несколько пакетиков сахарина, краски, дрожжей. Мама достала из шкафа Витины штанишки, рубашечки, мои старые платья. Все перестирала, выгладила, чтоб выглядело поновей…

Лёдзе, нашей соседке, кто-то сказал, будто в деревне чуть ли не даром можно достать хлеб и сало. Лёдзя откуда-то раздобыла документ, аусвайс, где было написано, что она, Леокадия Нечипорович, работает на бирже в Минске и едет в Барановичи в гости к родственникам. С таким документом можно было смело отправляться в дорогу.

Я попросила маму и меня взять с собой:

— Тебе тяжело будет тащить продукты из деревни.

Лёдзины девочки остались у нас. А мы втроем тронулись в путь.

С тех пор как Минск был оккупирован, я впервые вышла из города. Мы шли к Брестскому шоссе.

Был уже конец сентября. Рожь убрали. Опустевшее поле наводило уныние. По обе стороны дороги валялись разбитые, заржавевшие машины, пушки без колес. На взгорке виднелись могилы с крестами и немецкими касками. Значит, тут был бой. После боя дорогу, видно, расчистили: разбитые машины и орудия сбросили в кювет.

Березки стояли голые, и только на дубках еще держались желтые и красноватые листья. Ветер рвал их, теребил, но они держались стойко, точно хотели сказать: «Мы ведь не какие-нибудь листья, мы листья дуба».