Андрий не видел гола. Он пришел немного позже, сказал:
«Привет, Анка!» — а на меня даже не глянул, как будто меня не было, как будто я просто рваная футбольная камера, а не капитан команды.
«Здравствуй, Веселовский! — ответила Марианна. — Что ты нам скажешь?»
«Вам? — Андрий поднял камень и запустил его в каменную стену, за которой был школьный сад. — Я хочу тебе кое-что разъяснить, Анка… Скажи, что важнее: человек или футбол?»
«Футбол. Разумеется футбол, если человек — не человек, а трус, которого… надо брать на поруки!»
«Тебя никто не просил!»
«А я не о Веселовском, я о «Комете» думала».
«И о ее капитане?» — насмешливо спросил Андрий.
Угу, я начинаю понимать, в чем дело.
Андрий схватил Марианну за руку:
«Теперь я все знаю! Тебе нужен был футбол, и ты ради этого… только ради этого… Что, теперь капитан обещает взять тебя в «Комету», да?»
Анка тихо попросила:
«Пусти, Андрий».
Он отпустил, а Марианна положила мне на плечо руку, словно просила за Андрия прощения:
«Сень, давай становись на ворота…»
Я еще тогда знал, что он не придет, и потому теперь решился:
— Знаете, ребята, придется заменить Веселовского. Поставим запасного.
— Запасного? Выдумывай! Где ты его одолжишь? У кого? Нам еще подстановку припишут!
Дело в том, что у нас в классе мало ребят — как раз футбольная команда — и ни одного запасного игрока.
— Марианна, поди сюда!
Она подошла и посмотрела на нас веселыми глазами. А я — я в этот миг боялся своей «Кометы», потому что это была не комета, а вулканическая лава.
— Ты с ума сошел!
— Нас на смех подымут!
— Позор!
— Хоть ты и капитан, а все равно не имеешь права…
— Имею! — крикнул я, сжимая кулаки. — Я знаю, кого беру. Все. Если хотите, поговорим после матча.
Хорошо, что прозвучал свисток судьи, хорошо, что надо было выходить на поле, потому что я не знаю, сумел ли бы я отбиться от «Кометы». Ничего удивительного, что Андрий не сдержал слова, не признался, что это он обещал взять Марианну в команду.
Ох, и настроение же было у моей «Кометы»! Я сам так волновался, что майка у меня прилипла к спине в первую же минуту игры.
Марианну почти нельзя было отличить от мальчишки — в новой красной майке, в коричневых лыжных ботинках она выглядела совсем не смешно, может быть, не хуже остальных.
Соперники встретили нас въедливым смешком. Конечно, это было почти невероятно — девочка с футбольным мячом! Но скоро они перестали смеяться. Я вырвался на штрафную площадку, отпасовал мяч Марианне, а она точно рассчитанным ударом вогнала его в сетку.
Не знаю, то ли девятый «А» просто ошалел от появления девчонки на поле, то ли это и в самом деле был хороший гол. Но это не имело значения. Главное — гол был, он поднял настроение, и уже через минуту Игорь Диброва забил еще один мяч.
Мы выиграли с фантастическим счетом — 4:1! Такого еще не бывало — седьмой «Б» обставил чемпиона школы!
— Ну вот, — Анка обтерла выпачканные руки пучком травы, — а ты, Валера, говорил, удачи не будет!
Валерик, весь блестящий от пота и радости, опустился на одно колено и шутливо проговорил:
— О Марианна, прости меня, неразумного!
— Ур-ра, Марианна! — закричала вся команда.
И тогда мы услышали голос Андрия Веселовского. Притворно равнодушный, ровный голос:
— Ничего. Может быть. Случается. Гипноз или как его там, Ляхов?
Лучше бы ему было не подходить. Ребята швыряли в него злые, обидные слова, а он стоял и слушал и смотрел, как Марианна медленно расшнуровывает свои ботинки на толстой подошве.
— Можешь считать, что ты больше не в «Комете»! Кто «за»? — спросил я.
И все подняли руки. Все, кроме Марианны. Она все еще расшнуровывала башмаки.
— Анка, а ты? — спросил Валерик.
— Не знаю, — сказала Марианна.
Глаза ее показались мне в этот момент черными и испуганными. Совсем не Анкины веселые прищуренные глаза.
— Однако большинство «за»… У нас тут будет небольшое совещание, Веселовский, понимаешь…
— Хм! — сказал Андрий. — Ну-ну, смотрите, чтоб потом… — Но он не договорил, что могло быть потом, отвернулся и медленно пошел прочь.
Анка смотрела ему вслед, потом махнула рукой и, как была — в ботинке на одной ноге и в босоножке на другой — бросилась за Андрием.
— Погоди, Веселовский, слышишь, постой! Не могу же я так выйти на улицу!
— Ох, — Игорь покачал головой, — бегают друг за дружкой, как сиамские близнецы!
— Сиамские близнецы не могут бегать друг за дружкой, — возразил я. — Они как связанные. У них общая рука или печень…
— Ни за что не поверю! — рассмеялся Игорь.
— Ну что, пошли домой? — спросил я.
— А совещание?
— А, и без совещания все ясно…
— Что это ты вдруг скис, капитан? — удивился Валерик.
— Вот еще! С чего бы это мне киснуть? — Я хотел засмеяться, но губы почему-то не слушались меня, как на морозе.
Мы стали одеваться. На узкой длинной скамейке лежал Анкин ботинок. И Анкина босоножка. А она стояла в самом углу двора, и Андрий Веселовский что-то говорил ей, беспомощно разводя руками.
Валерик Ляхов, надевая чистую рубашку, мурлыкал себе под нос: «Марианна, Марианна…» Значит, есть такая песенка? А мне казалось, что я сам ее выдумал. Как это называется? Гипноз? Нет, кажется, галлюцинация. А может быть, еще как-то по-другому…
СКВЕРНАЯ ДЕВЧОНКА
Ветер, налетев, с разгона ударяется о хату, словно намереваясь сдвинуть ее с места, стонет, воет и неистово укатывается дальше в степь. Говорят, этот шальной ветер принесся с моря. Разгульный, разбойный, словно растреноженный конь. Кажется, смог бы — так и землю вырвал бы с корнем.
Галька привыкла к ветру, он ее не удивляет и не пугает. С тех пор как себя помнит, она знакома с этим ветром, с золотистым степным простором, с необозримой далью, с летним голубоватым маревом и утонувшим в нем одиноким островком села.
Сумей Галька удержать ветер в ладонях, она прибила бы его к древнему дубу, трижды обмотав вокруг ствола растрепанную, развевающуюся бороду ветра.
Юрко смеется:
— Ты, девонька, наслушаешься моих сказок, так еще и солнце захочешь в арбу запрячь, как один грек когда-то.
— Солнце — в арбу? Как вола?
— Ну, не как вола и не в арбу, а все же наподобие того…
— А там, где ты живешь, нету степи, одни только деревья да леса? — в который раз спрашивает Галька, натягивая на босые ноги тоненькую юбчонку. — А в лесу как? Ни дороги, ни солнца меж деревьев не видно? Деревья — под самые облака? А облака не задевают за них?
Юрко рассказывает девочке про лес. В его россказнях есть чуток выдумки, но Гальке нравится все выдуманное и необычайное, и чем больше Юрко фантазирует, тем тише становится Галька, она даже как-то робеет, глаза у нее темнеют, расширяются, в них тревога и ожидание, будто она готова к тому, что вот сейчас, сию минуту все сказки Юрка обернутся правдой.
Она забывает натягивать на голые ноги юбчонку, а ноги уже зябнут, потому что солнце заходит, в степи гаснут подсолнухи, а из-за горизонта выбивается и ширится вечер.
На щеке у Гальки багровая царапина. Вчера упала с чердака, ушибла коленки, сбила локоть. Но это все мелкие, несущественные неприятности, о которых не хочется и вспоминать, когда Юрко рассказывает про лес. Юрко как раз говорит веселое — глаза у Гальки вдруг вспыхивают, даже в сумерках видно, какие они у нее блестящие и чистые, словно она только что промыла их родниковой водой.
Как-то раз Галька склонилась над срубом колодца, хотела разглядеть все до самого дна, — люди говорят, что там, в глубине, живет старик Водяной. Но вместо Водяного набросился на нее дед Дмитро. Он отогнал ее от колодца, пригрозил костылем, наставил сердито бороду:
— А ну пошла вон! Не заглядывай, еще воду сглазишь! У тебя дурной глаз: вон какие буркалы черные.
Гальке хотелось бы знать, шутил дед или это правда. Потому что если шутил, то злая это шутка, от нее стало обидно и грустно, даже горло заболело. А если правда? Ведь и мама то и дело сердится:
