– Вы придаете громадное значение деньгам и земле, но у нас благородное происхождение и славное имя ставятся гораздо выше, – заметил де-Гравиль.
– Это потому, что вы еще не выросли из пеленок, – ответил Сексвольф насмешливо. – У нас есть очень хорошая пословица: «Все происходят от Адама, исключая Тиба, пахаря; но когда Тиб разбогатеет, то мы все называем его милым братом».
– Если вы обладаете такими низкими понятиями, нашим предкам, норвежцам и датчанам, разумеется, не стоило особенного труда бить вас! Любовь к старым обычаям, горячая вера и почтение к благородным родам – самое лучшее оружие против врагов… а всего этого у вас нет!
С этими словами сир де-Гравиль въехал во двор храма, где он был встречен каким-то друидом, который повел его к отцу Гильому. Последний несколько минут с радостью и изумлением озирал новоприбывшего с головы до ног, а потом обнял его и от души поцеловал.
– Ах, дорогой брат, – воскликнул Гильом по-норманнски, – как я рад видеть тебя: ты и вообразить себе не можешь, как приятно видеть земляка в чужой стране, где даже нет хороших поваров!
– Так как ты упомянул о поварах, почтенный отец, – сказал де-Гравиль, расстегивая свой крепко стянутый кушак, – то имею честь заметить тебе, что я страшно проголодался, так как не ел ничего с самого утра.
– Ах, ах! – завопил Гильом жалобно. – Ты, видно, и понятия не имеешь, каким лишениям мы тут подвержены. В нашей кладовой почти нет ничего, исключая солонины да…
– Да, это просто дьявольское мясо! – крикнул де-Гравиль в ужасе. – Я, впрочем, могу утешить тебя: у меня есть с собой разные припасы: пулярки, рыба и различного рода снедь, достойная нашего внимания; есть и несколько бутылок вина, происходящего, слава Богу, не из здешних виноградников. Следовательно, тебе только остается объяснить своим поварам, как придать кушаньям более приличный вид.
– Ах, у меня даже нет повара, на которого я мог бы вполне положиться! – продолжал Гильом жалобным тоном. – Саксонцы понимают в кухонном искусстве ровно столько же, сколько и в латыни, то есть ровно ничего. Я сам пойду в кухню и буду надзирать за всем, а ты между тем отдохни немного и потом прими ванну. Надобно тебе заметить, что саксонцы довольно чистоплотны и очень любят полоскаться в воде… Этому они, должно быть, научились у датчан.
– Я давно уже это заметил; даже в самых бедных домах, в которых мне приходилось останавливаться по пути сюда, хозяин вежливо предлагал выкупаться, а хозяйка спешила подать душистое и весьма опрятное белье. Должен сознаться, что эти люди, несмотря на свою глупую ненависть к иностранцам, чрезвычайно радушно принимают их… да и кормят они не дурно, если бы только сумели получше готовить свои кушанья. Итак, святой отец, я займусь омовением и буду ждать жареных пулярок и рыбы. Предупреждаю, что пробуду у тебя несколько часов, потому что мне надо о многом расспросить тебя.
Гильом ввел сира де-Гравиля в лучшую келью, назначенную для благородных посетителей храма, а потом, убедившись, что приготовленная ванна достаточно тепла, отправился осматривать привезенную де-Гравилем провизию.
Оруженосец рыцаря принес ему новый костюм и громадное количество коробок с мылом, духами и разными благовониями.
Норманны очень много занимались собой и уже в самых молодых летах проводили целые часы перед туалетным столом. Прошло без малого час, когда сир де-Гравиль явился к отцу Гильому чистеньким, напомаженным, выбритым и надушенным. Почтенный отец уже приготовил все для приема гостя.
Хотя рыцарь был очень голоден, он из вежливости не смел есть скоро. Интересно было смотреть и на хозяина, и на него, как они брали кусочки с вертелей и как будто только отведывали их; вино также пилось маленькими глотками, а в конце каждой смены обедающие тщательно омывали свои пальцы розовой водой и грациозно размахивали ими в воздухе, прежде чем обтереть их салфеткой. По окончании этой церемонии оба обменивались жалобными взглядами и вздохами. Когда аппетит их, наконец, был удовлетворен и все убрано со стола, они приступили, наконец, к разговору.
– Зачем ты приехал в Англию? – спросил Гильом.
– С позволения твоего, почтенный отец, скажу тебе, что меня привели сюда те же причины, которые и тебя заставили переселиться сюда, – ответил рыцарь. – После смерти жестокого Годвина король Эдуард просил своего любимца Гарольда вернуть ему некоторых из милых норманнов; Гарольда тронули мольбы бедного короля и он позволил некоторым из наших земляков вернуться, а ты упросил лондонского правителя разрешить и тебе переселиться в благословенную Англию. Ты сделал это потому, что простая пища и строгая дисциплина бекского храма не нравились тебе, да сверх того манило честолюбие… одним словом: я приехал в Англию, руководимый теми же чувствами, которые руководили тобой.
– Гм! Дай Бог, чтобы тебе лучше моего жилось в этой безбожной стране! – заметил хозяин.
– Ты, может быть, еще помнишь, – продолжал де-Гравиль, что Ланфранк заинтересовался моей судьбой; он сделался очень влиятельным лицом у герцога Вильгельма. когда выхлопотал ему у папы разрешение на брак. И герцогу, и Ланфранку вздумалось представить нашему дворянству пример учености, и потому-то они обратили особенное внимание на твоего покорнейшего слугу, который обладает небольшим запасом знаний. Ну-с, с тех пор счастье начало улыбаться мне; я теперь обладаю прекрасным имением на берегах Сены, еще совершенно свободным от долгов. Кроме того, я построил храм и отправил на тот свет около сотни бретонских разбойников. Понятное дело, что я вошел в великую милость у герцога. Случилось, что один из моих родственников Гуго де-Маньявил, удалой рубака и лихой наездник, убил нечаянно в ссоре своего родного брата; так как он имеет довольно щекотливую совесть, то, терзаемый раскаянием, он отдал свои земли Одо байескому, а сам отправился в дальние страны. На обратном пути над ним стряслось несчастье: он попался в плен к одному мусульманину, влюбил в себя одну из жен своего господина и избежал смерти только тем, что поджег свою тюрьму и вырвался на волю. После этого ему, наконец, удалось благополучно вернуться в Руан, где и держит теперь прежние свои земли леном от Одо. На обратном пути через Францию случилось ему подружиться с другим пилигримом, который тоже возвращался из дальних странствий, но не имел счастья освободить свою душу от бремени греха. Несчастный пилигрим, изнывая от горя, лежал при смерти в шалаше какого-то отшельника, у которого Гуго искал пристанища. Узнав, что Гуго шел в Нормандию, умирающий открыл ему, что он Свен, старший сын покойного Годвина и отец того Гакона, который находится еще заложником у нашего герцога. Он умолял Гуго просить герцога о немедленном освобождении Гакона, как только позволит король Эдуард, и сверх того поручил де-Маньявилю переслать письмо к Гарольду, что Гуго и обещал исполнить. К счастью, в бедствиях, постигших моего родственника уже после того, ему удалось сохранить на груди свинцовый талисман; чужеземцы нашли, что не стоило отнимать этот талисман, так как они не могли сообразить, какую цену он имел. К нему Гуго прикрепил письмо и таким образом принес его, хотя и несколько попорченным, в Руан. Гуго, зная благосклонность ко мне нашего герцога и не желая сам являться к Вильгельму, который очень строг к братоубийцам, поручил мне передать его послание и просить позволения переслать в Англию письмо.
– Долга, однако ж, твоя повесть, – заметил Гильом.
– Потерпи немного, отец, она сейчас кончится… Ничто не могло мне быть более кстати. Следует тебе заметить, что герцога норманнского давно уже тревожили английские дела; из тайных донесений лондонского правителя видно, что привязанность Исповедника к Вильгельму очень охладела, в особенности с тех пор, как у герцога появились дети, потому что, как тебе известно, Вильгельм и Эдуард – оба дали в молодости обет девственности, но первый выхлопотал себе освобождение от этого обета, второй же свято сохранял его. Незадолго до возвращения Гуго дошла до герцога весть, что король английский признал своего родственника Этелинга, своим законным наследником. Огорченный и встревоженный этим, герцог выразился в моем присутствии следующим образом: «Я был бы очень рад, если бы в числе моих придворных находились люди с умной головой и преданным мне сердцем, которым я мог бы доверить свои интересы в Англии и послать под каким-нибудь предлогом к Гарольду»! Пообдумав эти слова, я взял письмо Свена и пошел с ним к Ланфранку, которому и сказал: «Отец и благодетель! Ты знаешь, что я один из всех норманнских рыцарей изучил саксонский язык. Если герцогу нужен посол к Гарольду, то я к его услугам, так как к тому же уже и без того имею поручение к всемогущему английскому графу». Я рассказал Ланфранку всю историю, и он пошел передать ее и мое предложение герцогу. Тут пришла весть о смерти Этелинга, и Вильгельм сделался веселее. Он призвал меня к себе и дал мне свои инструкции, вследствие чего я и поспешил со своим оруженосцем в Лондон. Там мне сообщили, что король переселился в Лондон, а Гарольд пошел с войском против Гриффита валлийского. Там как у меня к королю вовсе не было никакого дела, то я присоединился к людям Гарольда, которым он приказал вооружиться и догнать его. В глочестерском храме я услышал о тебе и заехал, чтобы проведать тебя и дать весточку о себе.
