— Вы, должно быть, устали, мисс Барслоу, — говорит он сухо. — Давайте я отведу вас в палату, чтобы вы отдохнули.

Он прав: помимо этого выброса адреналина, я чувствую тяжесть в теле от лекарств и вот-вот упаду.

Я еще раз смотрю на Лейси, но она уже отвернулась от меня и снова стала раскачиваться и смотреть в окно.

Я тихо прощаюсь с ней и иду за Асой. Он выводит меня из комнаты, обращаясь со мной скорее как с нашалившим ребенком, а не с мятежником, который пытается выбраться из больницы, где промывают мозги. Когда мы выходим в коридор, Аса резко поворачивается ко мне, и я испуганно отшатываюсь.

— Что, мать твою, ты вытворяешь? — спрашивает он полушепотом. От него все еще пахнет сигаретами, а под глазами — темные круги. Что-то его беспокоит.

— Уточни, что ты имеешь в виду, — говорит он, и его взгляд прожигает меня насквозь.

— Хочешь попасть на лоботомию? Я пытаюсь спасти тебе жизнь, Слоан. И спрашивать Лейси о побеге… Боже!

Он сжимает руку в кулак, как будто хочет что-то ударить. Отходит на шаг назад и потом возвращается. Он явно недоволен.

— Слушай, — говрит он, — мне нужно, чтобы ты вела себя умнее. Даллас не слушает меня, и ее уже записали на операцию.

— Что? Когда?

Они собираются превратить ее в одну из этих людей. Собираются отключить ее.

— Ты должен остановить их!

— Не могу, — говорит он, а его лицо совсем близко от моего. — Завтра ее везут на операцию. Я не могу скомпрометировать себя, или я кончу так же, как она и Артур Притчард.

— Тогда что нам делать? Я не позволю, чтобы это произошло. Я должна спасти ее.

— Слоан, — отчаянно говорит он, — ты должна спасти саму себя. Я ей сейчас помочь не могу, и ты не можешь. Просто подыгрывай. Риэлм делает все возможное, чтобы спасти тебя, честное слово.

И снова, услышав имя Риэлма, я испытываю смешанные чувства, которые быстро исчезают, благодаря лекарствам. Они накрывают меня, и через несколько секунд мысли у меня начинают путаться. Аса чертыхается и потом берет меня под руку, чтобы отвезти в палату.

— Это все красная таблетка. В ней есть успокоительное, которое действует, пока стираются твои воспоминания, — говорит он, все время оглядываясь.

— Что они сотрут? — спрашиваю я, хотя к концу этой фразы у меня уже заплетается язык.

— Не знаю. Зависит от того, что ты им рассказала.

— Они хотят найти Риэлма, — говорю я, когда Аса заводит меня в палату. — Хотят знать, почему его не было в фермерском доме, когда они пришли за нами.

Аса помогает мне забраться в постель и смотрит на меня.

— И что ты им рассказала?

— Правду.

Я моргаю все медленнее, и Аса то появляется перед глазами, то исчезает, но все реже.

— Сказала, что не знаю.

Аса улыюается, и я окончательно закрываю глаза.

— Молодец.

* * *

Я сижу в кабинете доктора Беккетта, и мне так одиноко, как никогда раньше. Не могу поверить, что я действительно согласилась принять эту таблетку — таблетку, которая прикрепится к моим воспоминаниям, прояснит их, а потом превратит в то, что подлежит стиранию. Никогда не думала, что я добровольно смогу согласиться на подобное, но сейчас — это мой единственный шанс выиграть побольше времени. У меня осталось пять, а может, четыре дня. Не думая больше ни о чем, я проглатываю желтую таблетку и закрываю глаза, ожидая, пока лекарство не начнет действовать.

— Напроттив меня скрипит кресло — доктор Беккетт усаживается поудобнее, настраиваясь на долгий сеанс. Меня на секунду охватывает паника, из-за того, что мое подсознание, может, и правда знает, где Риэлм, но я не думаю об этом. Я уже приняла таблетку — в моей голове болье нет потайных мест. Может, какая-то часть меня думает, что он заслуживает того, чтобы его поймали.

Через пять минут я широко распахиваю глаза. Чувствую себя спокойно, но, в отличие от спокойствия, вызванного успокоительным, сознание у меня не затуманено. Оно ясное и спокойное. Я целую минуту смотрю на доктора Беккетта, прежде чем он замечает это. Он что-то записывает у себя в блокноте, быстро пролистывая страницы. На нем нет обручального кольца; одет он в мягкий коричневый блейзер, под которым надета футболка — как будто звезда с телевидения, которая пришла на церемонию награждения. Он всегда выглядит так неофициально? Или это — всего лишь часть имиджа, который он пытается создать? Сегодня он побрился и из-за этого кажется моложе. Ему, должно быть, лет сорок, но без бороды он может сойти за двадцатилетнего. Я думаю, что он — ходячая ложь, фальшивый облик во всей полноте.

Он смотрит на меня.

— А-а, вижу, что лекарство подействовало.

Я киваю и устраиваюсь на стуле. Сейчас мне удобнее, чем раньше, или, быть может, я действительно готова сотрудничать.

— О чем вы пишете? — спрашиваю я.

Он улыбается, похоже, смутившись оттого, что я наблюдала за ним.

— Нужно принимать решения, — говорит он. — Некоторым пациентам уже нельзя помочь, Слоан. И я — тот, кто должен принимать нелегкие решения. Мне жаль сообщать тебе это, — он сжимает губы и отворачивается, — но Даллас не справится. Ее записали на операцию.

Я вздрагиваю — в моей груди взрывается комок злости и горя, а потом все приглушает лекарство.

— Что с ней будет? Это жестоко, даже для Программы.

— Уверяю тебя, что это не так ужасно, как ты думаешь — не для такого человека, как она. Мы усовершенствовали технику лоботомии. Теперь она проводится не так, как в первые дни, когда она была популярна. Лоботомию делали у психически болных преступников. Ее целью и не было излечение пациента — наоборот, ее делали, чтобы лучше управлять им. А у нас есть цель. Лобная доля головного мозга Даллас будет отсоединена от нервов, которые посылают ей инфицированные сигналы.

Он складывает перед собой руки натренированным движением доктора.

— Мы вставим ей металлический стержень под глазом и перережем нервные волокна. Когда все закончится, шрамов у Даллас не останется, но она больше не будет хотеть покончить с собой.

— А еще она больше не сможет думать, — резко говорю я.

Неправда. Мы же не отрезаем части ее мозга, мы только… переключаем провода. В результате она станет спокойным, не таким жестоким человеком. Она не будет помнить тех ужасных вещей, через которые прошла. Ее долговременная память пропадет. Даллас пройдет интенсивную физическую и речевосстановительную терапию, и через три или шесть месяцев сможет снова наслаждаться жизнью.

— Это — то, что случится со мной? — спрашиваю я слабым голосом.

— Зависит от того, будешь ли ты нам помогать, Слоан. Расскажи, где Майкл Риэлм?

Его рот лжет, а глаза говорят мне все, что мне нужно знать. В этом учреждении по-другому и не лечат. Я кончу так же, как остальные.

— Я не знаю, где Майкл Риэлм, — говорю я.

— Что он говорил тебе в последний раз? — спрашивает он. — О чем был ваш последний разговор?

Лекарство разливается по венам, находит это воспоминание, и я не могу сопротивляться и отвечаю.

— За день до того, как пришли обработчики, мы стояли на мосту. Риэлм сказал, что все понимает насчет меня и Джеймса — что я всегда предпочту Джеймса, а не его. И обещал, что несмотря на все… он предпочтет меня. Но я этого не хотела.

Доктор Беккетт кивает.

— Ты надеешься увидеть Майкла снова?

Я вздыхаю, пытаюсь удержать слова, но не могу.

— Да. Я жду, что он спасет меня.

Беккетт смеется.

— Правда? Уверяю, это никак не возможно. Но то, что ты в это веришь… Это говорит об очень многом. Слоан, ты любишь Майкла Риэлма?

— Сейчас я его ненавижу.

— Но если все забыть — то, что он лгал тебе, предал тебя… ты любишь Майкла Риэлма?

В моих глазах стоят слезы, нижняя губа немного дрожит.

— Да, — шепчу я, — да, люблю.

— Тогда нам не придется искать его, — говорит доктор, закрыв папку. — Он придет за тобой. А мы будем ждать.

Глава 6

Когда я просыпаюсь на следующее утро, в голосе у меня тяжело от лекарств. Я не жду, пока их действие пройдет, и, тут же вскочив с постели, надеваю чистую пижаму. На столике у кровати стоит поднос с завтраком, но на еду нет времени. Сегодня Даллас сделают лоботомию. И до того, как это сделают, я должна найти ее — и спасти. Я быстро выхожу в коридор, а у меня перед глазами все плывет, и несколько раз, пока я пытаюсь удержаться на ногах, я натыкаюсь на стену. Мне нужно вспомнить, как дойти до карцера, но все вокруг как будто в тумане.