— Я схожу вниз, в каюту.

— Зачем?

— Возьму блокнот… Подожди меня. Пожалуйста, не исчезай никуда, я минут через десять вернусь… Подожди здесь!

Прежде чем сорваться из кресла и пробежать вниз по ступеням, Олесь нарочно пристально, долго не мигая, смотрел на солнце, впитывая белую точку глазами, и теперь оно осталось с ним, оно металось в полутьме по стенам, по ковровым дорожкам, по зеркалам, по металлическим переборкам, по дверям, по тусклым лампочкам, по лицам попадающихся навстречу людей. Когда солнце начало меркнуть и зрение адаптировалось к электрическому свету, Олесь осознал, что испытывает сильный страх. Ему не хотелось возвращаться в свою четырехместную каюту в четвертом классе на самом дне теплохода «Казань». Оснований для страха не было никаких, и поэтому его было трудно воспринять как должное и получить от него положенное удовлетворение.

Он попытался представить себе холодный, полный невидимой энергии воздух там, за железными переборками, снаружи, огромную колышущуюся воду, полную тайн и пенящуюся, и блистательную, не смог этого сделать, вышло как-то скупо, и в совершенном уже раздражении толкнул дверь каюты, даже не подумав, что она может быть заперта.

Он вовсе не был готов к такому-то событию или разговору, он нарвался на напряженный женский взгляд и тут же потерялся, запутался. Тамара Васильевна сидела совсем неподвижная на своей нижней полке. Обильная косметика, еще недавно украшавшая ее лицо, теперь отсутствовала начисто. Косметику, похоже, долго и тщательно соскабливали. Лицо тетки сделалось после этой операции серым, заостренным и выразительным, и оно стало значительно моложе. Тамара Васильевна не двигалась, даже не моргала, а рядом с нею на стуле в контраст подпрыгивал и юлил неопрятный кавказец Илико. Он пытался угостить тетку чужим коньяком. В его волосатой руке приплясывал алюминиевый полный до краев стаканчик.

— Слушай, она с ума сошла! — сказал Илико, увидев поэта. — Ее лечить надо… — Он сделал еще одну попытку, придвинув стаканчик к губам Тамары Васильевны, и на этот раз она послушно сделала маленький глоток. — Вот молодец девушка… — Илико повернул голову и вцепился глазами в Олеся. — Слушай, скажи, я нерусский, я не могу понять. Что такое квадратное озеро?

Олесь непроизвольно попятился. Тетка облизала мокрые губы, но при том не шевельнула даже пальцем. Она была полуодета, она даже не пыталась прикрыться.

— Квадратное озеро, — Олесь прижался спиной к двери. — Я не знаю, что это такое! Вероятно, что-то геометрически правильное в ландшафте… Что у вас тут, я что-то не пойму?

Тамара Васильевна еще раз облизала мокрые бесцветные губы и ничего опять не сказала.

— Понимаешь, она молчит! Пришла и молчит! Села вот так, и ни одного слова, понимаешь? А потом вдруг спрашивает таким голосом, — Илико наморщил щеки от неприязни. — Как из гроба…

Тамара Васильевна, не дав кавказцу сымитировать ее голос, сказала, неприятно глядя поэту в глаза:

— Квадратные, черные озера… — интонации в этом никакой не было, до ужаса никакой. Хрипловатый безвкусный голос сумасшедшего. — Квадратные озера большого острова… — Она опять облизала губы. — Черные!..

— Ну вот, вот! — обрадовался Илико. — Ты что-то понял? — Олесь покачал головой. — Нет, ты не понял, и я — нет! Черное озеро! — взмахнув руками, вдруг крикнул он. — Черное озеро!

— Погоди, — попросил Олесь. — Не повышай голос. Стоит подумать. — Он смотрел на косо ползущую за стеклышком иллюминатора белую пену. — Знакомое что-то. Но что, вспомнить не могу!

Он взял со стола свой блокнот и сразу попытался выйти из каюты. Но передумал. Только теперь он оценил по-настоящему тетку. Дикая маска из помады, пудры и теней стекла куда-то в отверстие умывальника, и стало понятно: Тамаре Васильевне немногим более тридцати, молодая баба. Всего лет на пять старше Маруси.

— Что же с вами случилось? — спросил Олесь, опускаясь перед нею на корточки. — Давайте вспомним. — Он успокоился, увлекся происходящим и говорил с ней вкрадчиво, как с ребенком.

— Вы поднялись по трапу на борт. Капитан объявил о пожарных учениях и пригласил на обед. Вы спустились сюда в каюту, поздоровались со мной, потом пошли в душ, что было дальше? — Тамара Васильевна напряглась, что-то попыталась сказать, но получилось лишь неразборчивое мычание. Олесь взял ее за руку. — Что с вами произошло, что с вами случилось? — Рука у тетки была маленькая и очень тяжелая. — Что за бред про квадратные черные озера, откуда вы их взяли?

— Мокрая вода! — сказал Илико. — Черное озеро. Ты такое видел? Голубое — да! Зеленое — да! Черное и квадратное… Квадратный — это бассейн. — Он наклонился к Тамаре Васильевне и пророкотал ей прямо в глаза: — Бассейн?

— Нет! — сказал Олесь. — Я, кажется, понял. Я вспомнил, что это такое. Квадратными озерами называют братские могилы на Большом Соловецком. Они не похожи на бассейн.

— Могилы? — ужаснулся Илико.

— Братские! — подчеркнул Олесь. — Для монахов и для врагов народа.

Теперь он хорошо припомнил серию цветных иллюстраций — приложение к журналу «Посев». Каменные широкие ступени лестницы, ведущие на Секирную гору, убийц в черных плащах и черных ушанках, попирающих начищенными сапогами мерзлые ступени. На шапках красные масонские звезды. Монахов привязывали к большим бревнам и бросали вместе с бревнами со ступеней так, что они катились. А внизу лежала уже куча трупов, и текла по каменным изломам соловецкой осени святая кровь. Это не были фотографии, это была яркая антисоветская живопись. Все было нарисовано каким-то немецким художником-атеистом.

— Могилы? — спросила вдруг жалостным голосом Тамара Васильевна и, будто опомнившись, прикрыла красивое белое колено ладонью. Она посмотрела на мужчин смущенно. — Господи… — простонала очень тихо она.

Илико ловким одним движением опять наполнил стаканчик и преподнес.

— Пойду я… — сказал, так чтобы его не услышали, поэт и осторожно выскользнул в коридор. — Сами разбирайтесь, какого озера вам теперь надо.

Поднимаясь по ступеням, он снова пытался представить себе могучую энергию океанского простора, ее воздух, ее бесконечную воду, и это почти удалось, как легко удалось избавиться от неприятной сцены, свидетелем которой он случайно сделался. Он вошел в бар почти восторженный, с блокнотом, зажатым в руке. Вошел и остановился. Дважды он обежал пространство бара глазами. Маруси нигде не было. Она исчезла.

Стеклянная стена от прямого попадания солнечных лучей нестерпимо горела. В баре было ярко, ярче, чем в полдень. На коричневом и красном бархате вытянулись широкие полосы света. На столе стоял недопитый стакан Маруси. Никто больше здесь не брал молочных коктейлей, не перепутаешь, а за столом сидел старик. Олесь не сразу определил его, человек, встреченный ими на палубе, и человек, сидящий в кресле, был не совсем один и тот же, там, на палубе, он был погружен в себя и печален, здесь скован и почти напуган.

— Вас тоже пугают квадратные озера? — без всякого предисловия, присаживаясь за столик и бросая блокнот, сказал Олесь. — Черные квадратные озера видели? — Он поставил рядом с блокнотом чашечку кофе.

— Видел! — отозвался послушно старик и тут же добавил: — Нет никаких квадратных озер.

— Ну тогда что же вы видели?

— Вы, молодой человек, немножко не понимаете. Тоща было не до геометрии. Копали как попало, только бы можно было хорошо засыпать. А когда докапывались до воды, расстреливали и землекопов. Глубже ямы не делали.

Морское сияющее пространство за окном казалось неподвижным, могучим, твердым.

— А вы как, сами копали или стояли рядом?

— Вы хотите, чтобы я вам ответил?

— Конечно.

— Я вам не могу ответить на этот вопрос. — Глаза у старика были коричневые, глубокие, в длинных паузах между словами он жевал губами. — Наверное, вы сами догадались… Но это не имеет никакого значения, все сроки давности прошли…

«О чем я должен был сам догадаться? — подумал Олесь. — Наверное, он все-таки не копал, наверное, он рядом стоял с автоматом и держал землекопов на мушке, то бишь занимался совершенно иной работой. Вот о чем».