— Девочку твою забыли… — сказала Ли.

— Она уехала.

— Ты думаешь?

— Я зашел утром, посмотрел. Там никого не было… Все кровати застелены.

— Ты же не знал номера ее комнаты.

— Вычислил.

Поезд дернуло. Высокая старуха, только что с трудом втащившая в вагон огромный кривой узел, пыталась теперь пристроить его на верхнюю багажную полку. Это ей почти удалось, но узел все-таки упал, покатился по полу. Было слышно, как старуха заскрежетала зубами.

— У нас есть что-нибудь попить? Какая-нибудь вода? — все так же не открывая глаз, спросила Ли.

— Нет. Я думаю, часа через три будем в Очамчире. Я думаю, там уже и напьемся.

Город, кривой и серый, с первой же минуты запутал их. Если предвоенный Новый Афон можно было бы сравнить с напуганным красивым лицом, то Очамчире напоминал лишь гипсовый слепок с такого лица. После закупоренного вагона хотелось выпить воды, хотелось вдохнуть в легкие побольше горького морского воздуха, но в городе оказалось тесно и душно, как в нагоне, с той лишь неприятной разницей, что вагон все-таки двигался вперед, а город стоял на месте. Обливаясь пеной из теплых пластмассовых бутылей, они никак не могли удовлетворить жажду. Не помогло и море. Открывшееся вдруг в конце низкой улицы море показалось пыльным и неподвижным.

Сидя в короткой тени, очень долго он смотрел прямо на солнце. Он задирал голову и изо всей силы прижимал мокрую ладонь к бетону волнореза. Он хотел почувствовать боль. Сквозь темное пятно, сквозь солнце он смотрел, как Ли выходит из воды, отряхивается. Пытаясь подавить нарастающий бессмысленный страх, он думал о ее мокрых волосах, как бы хорошо сейчас взять расческу и привести их в порядок, сесть на песке сзади нее и пустить по голой спине из-под пластмассовых зубьев тоненькие струйки волос.

— Пить хочется! — сказала Ли и опустилась рядом на подстилку.

Ее плечи были покрыты капельками, принесенными из моря. Она закрыла глаза и повернула к нему лицо, не видя.

— Камень почему-то холодный! — сказал Ник. — Хочешь, я куплю пива?

— Нет! — Ли опустилась на спину и раскинула крестом руки. Медленно в ее ладони потек сухой песок, она зачерпывала и высыпала его между пальцами, зачерпывала и высыпала. — Нет, ничего не хочу!..

Шевелился, вздыхал вокруг пляж. Небо было совершенно белым, как тонкая сухая калька. Оно загибалось, чистое, и, казалось, хрустело слегка. Нужно было идти. Нужно было искать гостиницу. Нужно было как-то двигаться, но сознание заволакивало каким-то бессмысленным ленивым повтором, лишенным направления. Ник сидел рядом с матерью и смотрел на ее закрытые глаза. Ему было жарко, но он не шел в море.

И вдруг Ли сказала. Она спросила, не открывая глаз:

— Ты меня обманываешь, сын?

— В чем? — искренне удивился он.

— Все время… Прости, но я уже не понимаю… — ресницы ее даже не подрагивали. — Зачем мы приехали в этот ужасный город?

Последние песчинки выскользнули из ее ладони.

— Очень жарко, ма!

— Жарко! — согласилась она. — А где ты видел пиво?

Она присела с закрытыми глазами, порылась в сумке, вынула темные очки, надела их и только после этого уже сквозь стекла посмотрела на сына.

— Пошли в гостиницу! Мне кажется, у нас мало времени.

Без всякой внешней причины ноги стали тяжелыми. Каждая следующая мысль казалась противнее предыдущей, а от желания спать начинало подташнивать. Минуты растягивались, и в груди закручивалась болезненная пружина.

Ли была не лучше, мать сутулилась и волочила ноги. Такое нечасто с нею случалось, мать считала обязательным ходить всегда прямо, с немного запрокинутой головой (чем старше ты, тем голова должна быть выше). Ник расчехлил свой фотоаппарат, сделал несколько снимков и взял мать под руку. Голый локоток Ли оказался сухим и горячим, он просто заскользил в его потной ладони.

Пиво купили уже возле гостиницы и пили его молча, устроившись на маленькой каменной скамейке. От пива в голове совсем помутнело. Город вокруг казался сделанным из погнутой наждачной бумаги. Полуголые люди, бредущие с пляжа, казались беззащитными (у каждого третьего неизменно голова повязана мокрым полотенцем, как при головной боли), среди ярких тряпок курортников мелькали черные платья местных женщин.

Иногда мелькала винтовка, патронташ, как в фильме про революцию, крест-накрест охватывающий голую волосатую грудь. Торговали чачей в пластмассовых бутылках из-под «пепси-колы». И повсюду, так же, как и Гудауте, так же, как в Новом Афоне, ленивые собаки: налившаяся шерсть, слюна, стекающая с клыков в горячую пыль.

Женщина-администратор оформила им номер на двоих. На этот раз не было ни косых взглядов, ни излишнего любопытства. Ник понял: мать устала и им глядит старухой, какие здесь могут быть двусмысленности.

Среди зеркал и белых пустых кадок, поднимаясь по лестнице, застланной ковром, наверх, на третий этаж, Пик уговаривал себя:

«Нужно проснуться, нужно взять себя в руки… Я немного посплю и потом… Потом попытаюсь… Не нужно (шло пить пиво… — Он с трудом поворачивал голову среди золотых номеров на дверях в прохладной тишине, тормозил, волочил ноги по зеленому ковру. — Мира где-то здесь… — Он очень хотел встать под душ, плюхнуться на чистую наволочку лицом вниз, он устал. — Потом… Чуть позже… Почему я не спросил у администратора? Можно было посмотреть по списку. Нужно спуститься в холл… Нужно посмотреть… Потом… Чуть-чуть позже… Сначала под душ».

Сквозь голубые тонкие занавески просвечивало солнце. Повернув ключ в замке, Ник заставил себя подойти к окну. Внизу под окном гостиничная площадь. Площадь была пуста. Серый маленький фонтан. Сверху фонтан показался кривым, он не работал. У дверей гостиницы стояли две машины. Машины болезненно для глаз блестели.

— Господи, — вздохнула Ли. — Господи… Как хорошо!

Она сбросила на стул вещи. Скомканная, пропитанная потом блузка свалилась на пол. Ник услышал, как зашумела вода в ванной. Возле машины появились двое мужчин.

— И все-таки зачем мы сюда приехали? — сквозь шум воды уже немного другим, оживающим голосом спрашивала Ли. — Ты можешь мне сказать?

— Могу!

Ник опустил штору. Он встал в дверях, рассматривая мать. Ли, зажмурившись, стояла под широким потоком воды, она уже не казалась старухой. Блестели ее маленькие, чуть приподнятые, как у девочки, груди. Блестело лицо, чуть подрагивал плоский живот, и только коричневатость больших сосков напоминала, что когда-то в этой груди было молоко.

— Не стыдно тебе? — спросила она.

Ноги были все-таки очень тяжелы, и он облокотился на косяк двери. Как и на пляже, Ли не открывала глаз. Раздваивая прозрачный поток, ее рука медленно двигалась по бедру.

— Слушай, Ник, я очень старая?

— Почему? — он тряхнул головой, улыбнулся. — Нет, ты не старая!

Внизу за окном завелся мотор. Мужской голос что-то крикнул громко по-грузински.

— А есть разница в ощущениях?.. — она приоткрыла один глаз.

— Какая разница?

Он прислушивался. Он почему-то подумал, что эти двое парней сейчас усаживают в машину Миру. Представил себе, как ей заломили за спину руки и толкнули на заднее сиденье, он даже услышал ее отдаленный всхлип, но не нашел в себе силы отвести взгляд от мокрого крестика, застрявшего между этих твердых грудей, от этой полуслепой улыбки сквозь бегущую воду.

— Ну, если ты смотришь на женщину… — она перешагнула низкий белый бортик и взяла полотенце. — У тебя же есть женщины?

Ник кивнул. Внизу взревел мотор.

«Какая это была машина? — подумал Ник. — „Оппель“! Новенький „оппель“, ярко-желтый новенький „оппель“».

Она присела на край постели, потянулась к одежде, по одеваться не стала. Дернула головой, прищурилась ехидно (все-таки душ на Ли подействовал отрезвляюще).

Вот, например, ты видел эту Миру раздетой? — Послушно Ник покивал. — И видел меня… Скажи, по ощущение… — Она все-таки немного затягивала слова. — Ощущение такое же?