— Что он сделал?

— Да ничего он не сделал. Я прошу вас, скажите ему, вы мать, он вас, надеюсь, послушает… Не нужно меня преследовать. Я, конечно, благодарна ему за то, что он для меня сделал, но хватит уже. Это действительно очень опасно. И, главное, совершенно бессмысленно. Здесь он ничем не сможет мне помочь.

Ощущая в темном воздухе запах чужих духов, Ли напряженно всматривалась в зеркало. Фонарик больше не горел.

— Ты спала с моим мальчиком?

— Да.

— Зачем?..

Луна выбралась из гасившей ее тучи, покрывая слабеньким серебром листву деревьев и острый обрез горы, и стояла теперь по другую сторону дома. Ли прикусила кончик языка, пытаясь хоть что-то противопоставить колющей боли в сердце. Она протянула руку, дотронулась до чужого обнаженного тела. Гостья, поднявшись со стула, распахнула рубашку. Пальцы наткнулись на твердую полосу еще прежде, чем глаза увидели уродливый шрам.

— Он спас мне жизнь… Случайно… — рубашка махнула по протянутой ладони. Темные руки завязали в узел шелковые концы.

— Это от ножа?

— От пули.

— Зачем ты мне?..

— Хочу напугать вас посильнее.

— Значит, Ник действительно тебя спас?

— Спас!.. Поймите, вы должны уйти отсюда. Дожидайтесь сына и сразу уходите. Они ничего вам не сделают. Никто не убивает просто так…

Волнение перешагнуло какой-то предел, и Ли спросила:

— А как он в постели, мой сын, ничего?

— Вы должны меня понять… Он очень просил… В общем, это была плата. И больше ничего. Но я не могу вечно платить за одно и то же… Если хотите жить, уезжайте.

Отпустив свои колени, Ли с размаху бухнулась на подушку, закинула ладони за голову, сплела пальцы. Дверь осталась открытой, проскрипели по деревянной постнице вниз быстрые шаги. Все в комнате было покрыто лунной серебряной пылью — и цветы, и зеркало, и оконное стекло.

Среди безумной южной ночи лениво ковырять штыком соломенный муляж, набирая в легкие густой прохладный воздух, командовать самому себе: «Коли!» — и думать, что через час ты умрешь, не так уж и приятно. Не лучшее это из занятий. Подумать просто о сохранении жизни мешала несерьезность происходящего, а заснуть, завалиться на спину под сверкающим ночным небом в кучу сыроватых ватников не давал страх.

«Господи! Это же надо было так вляпаться?»

Он затягивался сигаретой (благо карманы не вычистили) и смотрел на стрелки ручных часов. Ветер все время менялся. Огонек сигареты вспышками отражался в выпуклом стеклышке, но стрелки почти не меняли своего положения, они остановились, так и звезды. Звезд было много, от них тошнило и кружилась голова.

Он вспомнил лицо Миры под лампой, как повернулось под лампой белое женское тело. В ушах звон, так звенели белые длинные коридоры. Он закрыл глаза и увидел шрам. Тогда, в метро ему было все равно, кого убить, просто он хотел попробовать как это, сможет ли он? А она подумала, что он собирается убить именно ее. Он не сделал ничего, он просто спал на скамеечке с открытыми глазами, потом она объяснила, что у убийцы есть что-то в лице, что-то другое, но что именно, так и не смогла объяснить. Он повторил свой вопрос в постели, в самый неподходящий момент поставив его между стонами. Без толку, она опять не нашла слов.

Зачем он полез в дом скульптора? Хотел снова спасти жизнь этой женщины? Искал острых ощущений? Хотел подставить Ли? Пожалуй, нет. Точнее будет сказать (уж перед самим собою зачем же скрываться в такие минуты), он хотел получить несколько простых ответов на несколько очень простых вопросов.

«Если меня сейчас убьют, — думал он, лежа с закрытыми глазами и пытаясь представить себе звездное небо, находящееся тут же, за пленочкой век, — то получу я ответы на все мои вопросы… Или не получу ничего? Самое противное, если окажется, что я умру и опять получу только часть ответов… Вот уж чего совершенно нельзя вытерпеть!»

Обследуя свою тюрьму, он истратил все спички и теперь боялся потерять счет времени. Он докуривал каждую сигарету до фильтра и зажигал каждую новую от окурка. Он болезненно, по-детски от этого кашлял и злился. Хорошо, сигареты оставили, так бы совсем пропал. Четыре высокие кирпичные стены вокруг умножали звук кашля.

Большое помещение без крыши было завалено сырыми картонными мишенями для учебной стрельбы, при свете сигареты различались мелкие цифры в кругах. Потом, чуть позже, он обнаружил несколько соломенных муляжей и слева, в самом углу заставленный такими же мишенями огромный металлический шкаф. Чтобы отодвинуть ржавую дверцу, потребовалось усилие. Пальцы ободрались. От скрипа неприятно зачесалось под коленками. В шкафу были навалены винтовки. Звезды над головой были холодными, как и полная белая луна. Желая согреться, он командовал себе вполголоса, зажав в зубах очередную сигаретку:

— Коли! — и бил блестящим лунным штыком в грудь соломенного муляжа. Муляж хрустел, ладони становились от пота мокрыми и скользкими. — Коли!.. Давай!.. Коли, еще!.. Коли, давай!

Ему удалось согреться, и настроение исправилось. Он бросил винтовку, сильно потер влажные ладони одну о другую (очень хотелось вымыть руки) и приступил к подробному осмотру. Появилась идея. Но, увы, боеприпасов ни в сейфе, ни вообще в тюрьме он не нашел. Здесь готовили боевиков? Молодняк? Может быть, они приходили сюда прямо после школы? В одном из углов он обнаружил в доказательство своей мысли форменную школьную куртку, она была туго натянута на муляж. Не без удовольствия пробил и его коротким ударом штыка.

— Коли!

С размаху он воткнул оружие в земляной пол и, на мгновение потеряв силы, присел на корточки. Какой был смысл привозить его сюда? Только чтобы убить?..

Но зачем тащить человека через весь город и прятать в подобном секретном месте, если его всего-навсего надо убить?

Убить легко в парке, на скамеечке подле фонтана… Возле моря, скинуть с волнореза. Задушить в туалете, зарезать? Или, еще проще, столкнуть со стены монастыря (там очень высокая, отвесная стена), а если вдруг не разбился насмерть, сверху камнями можно…

Хотелось пригубить чашечку горячего кофе, хотелось услышать шум моря и увидеть волны, серые шелковые лезвия, шипящую белую стружку. Он крепко обхватил руками колени и зажмурился.

Почему они с Ли, выпив по чашке кофе под уютным козырьком открытой кофейни, все-таки не пошли в монастырь, не устроились на турбазе, почему их потащило на гору в дом скульптора? Ответ был прост. Потому что он так хотел. Потому что ему нужно было в дом скульптора. Он не мог сказать правду, правда была слишком сложной и противоречивой, громоздкой, и правда погубила бы всю прелесть их путешествия. Если бы не пошел дождь, если бы не случайная чашечка кофе, было бы значительно труднее убедить мать идти куда-то, искать частную квартиру. Тогда они не оказались бы в этом доме, и теперь он бы не колол соломенные чучела в ожидании смерти, а лежал бы, вытянувшись на железной кровати, в келье на втором этаже, и сквозь темноту смотрел бы на спящую Ли. Если бы не гроза, его план, скорее всего, просто бы провалился, и завтра они отправились бы в Новоафонскую пещеру осматривать цветные сталактиты.

«Если в лице убийцы есть что-то?.. Что-то подобное должно быть и в лице жертвы. Жертва и убийца — это как две неровные половинки яблока, в какой-то момент они должны совпадать. Я не убил, но теперь убьют меня. Я хотел убить с единственным мотивом: убийство ради опыта убийства. Меня если убьют, то скорее всего по ошибке… Сделали какой-то укол, привезли сюда… Может быть, они хотят меня допросить? Они будут допрашивать и увидят, что я не тот! Значит, есть шанс? Нет! Увидят, что я не тот, и убьют, кому нужны лишние свидетели?.. Но тогда уже явный мотив. Мотив налицо, и половинки яблока не совпадают… Интересно, какое у меня сейчас лицо? Никогда ведь без зеркала не знаешь, какое оно?»

Сигарета обожгла пальцы, но он, перетерпев боль, от окурка зажег следующую сигарету, только после этого бросил. Как клочок соломы швыряет ветром, в лицо ему швырнуло обрывок далекой музыки, потом собачий лай, пронзительный женский визг не унимающейся танцплощадки — на турбазе в монастыре веселились всю ночь, и опять тишина, тлеющий уголек в руке, горькая слюна, скопившаяся во рту, боль в затылке.