Прежде чем выйти, он должен был заправить свой фотоаппарат. Кассета скользила в потных пальцах, пленка все время выскакивала. Он так же, как и накануне, смотрел вверх. Небо отвлекало, сбивало руку, а каждый отпечаток пальца на неиспользованной эмульсии — это брак.

Пластмассовые белые стулья открытой кофейни почему-то напоминали искусственные скелеты животных из кабинета биологии (в прошлый раз, когда они пили здесь кофе во время дождя, стулья ничего такого ему не напоминали, наверное, голова была занята чем-то другим). Но кепки, нависающие над столиками, все те же. Может быть, их было теперь поменьше среди развязных туристов. Заглушаемые русской и украинской речью голоса, похожие на крики чаек. Ник подумал, что когда по городу ударят из орудий, эти кепки будут так же сидеть за теми же столами, он подумал, что их не станет, когда не станет самой кофейни, когда ресторан разлетится от взрывов на кирпичи. Кепки были принадлежностью этого места, частью монументального интерьера.

— Как жарко сегодня! — сказала Ли. На лбу ее выступили мелкие капельки пота. Она покончила уже со своей порцией хачапури и краешком салфетки стирала со щеки остатки яичного желтка. — Но кофе обалденный здесь варят… Знаешь, — она взяла чашечку. Прихлебывая, она смотрела не на сына, она смотрела на море за парапетом. — Знаешь, — повторила она. — Очень хочется в воду окунуться, в море… — Это было обычное ее построение, знакомое Нику с детства, но голос Ли звучал немножко не в той тональности, все-таки она не выспалась.

— Ма!

— Что? — она оторвалась взглядом от моря. Глаза у нее были действительно немного сонные.

— Ма, ты ведь обманула меня!

— Насчет чего обманула? — глаза смотрели, не мигая, но так и не просыпались до конца.

— Насчет записки!

— А!.. Тебе интересно, из какого шкафа я ее вынула?

— Интересно!

— Не скажу.

— Скажешь, ма. Скажешь, потому что я и так догадался! — Она опять смотрела на море. Чашечка резко звякнула о блюдце. — Помнишь вчерашнюю каменюгу в воде, у волнореза…

— Мне кажется, нам лучше в это не лезть.

— Почему?

Чужие дела. Чужой монастырь, знаешь, как говорится, не стоит со своим уставом… Я хочу еще кофе. Возьми мне…

Маленькое окошко раздачи было на другом конце кофейной веранды.

Большие красные щеки повара раздувались, он напевал что-то. Поварской колпак ехидно свешивался влево. Он был уже с утра пьян, но полные руки работали ловко и быстро, мясистые короткие пальцы, поросшие рыжей шерстью, будто создали из ничего еще две белые круглые чашечки. Чашечки были раскаленными, казалось, они вылупились из этих квадратных мягких ладоней, вылупились, как яйца.

— Еще что-нибудь? — спросил повар.

На одном из пальцев было золотое гладкое колечко.

— Нет.

— Я закрою на перерыв, если надо, сразу бери больше…

Напряженно соображая, как же расколоть Ли, как заставить ее сказать правду, Ник не смотрел внутрь поварского окошечка. Он думал, что Ли смотрит ему в спину и тоже раздумывает, как бы протянуть игру, как бы не сказать. Он сыграл в открытую и проиграл.

— У тебя красивая женщина, — сказал повар. — Красивая женщина не должна пить столько кофе…

Он отвернулся и производил какие-то манипуляции со своей небольшой жаровней. Белая спина подвинулась, и Ник увидел в глубине кухни то, чего ему не полагалось видеть. Погруженный в свои мысли, он даже не сразу понял, что же это?

— Это моя мама! — сказал он.

— Мама тоже не должна. Кофе цвет лица портит! Сердце портит… — повар что-то вынимал из жаровни. — Нельзя столько кофе пить! Нужно пить хорошее молодое вино!..

В противоположном углу кухни между двумя деревянными шкафами (шкафы были раскрыты, в них стояли какие-то пустые трехлитровые банки) лежала женская босоножка. Уродливая красная босоножка с испорченным замочком. Вчера ночью Ник, галантно присев на одно колено, помог Танечке эту босоножку снять. Это он сломал застрявший замочек. Тут не перепутаешь. Пытаясь рассмотреть босоножку, он почти засунулся в окошечко. Лицо обдало жаром.

— Где она? — спросил Ник.

Повар помешивал угли в жаровне. Тонкая железная палочка была раскалена. Он мог бы одним движением выжечь глаз любопытному юнцу.

— Кто она?

— Эта девочка!

— Какая девочка?!. Какая девочка?!. — вдруг закричал повар, он бросил свою палочку в жаровню, теплая пятерня выдавила голову Ника наружу, и окошко захлопнулось. — Нет здесь никакой девочки… Иди. У меня перерыв. Скажи маме, нельзя столько кофе пить!

Кепки своими козырьками были повернуты только друг к другу, их ничего не занимало. Пляж под парапетом был забит людьми. Подъехавший автобус выпустил вниз, к морю еще человек сорок. Под разноцветными зонтиками на дощатых топчанах среди открытых бутылок и разноцветных резиновых кругов, в нарастающей жаре натюрморт из бананов лишь чуть пошевеливался, темнея и прогнивая на глазах. Ник поставил обе чашечки на стол, но сам не опустился. Он прокручивал в голове варианты:

«Обратиться в милицию… Нет здесь милиции… Позвать на помощь этих людей, загорающих на пляже… Какая от гнилой банановой кожуры помощь? Потом, пока я буду ходить, звать, повар туфельку спрячет… Иди доказывай, что у тебя не тепловой удар».

— Ма! — сказал он. — Плохо дело… Ты должна мне помочь.

В ушах звенело, звук, похожий на школьный звонок, небо было совсем белым, как выбеленный школьный коридор, как рассыпанный, растертый мел.

«Все это от жары… — проглатывая кофе, подумал Ник. — Нельзя волноваться. Если получится, нужно выполнить свою основную задачу… Есть дополнительный повод…»

Он стоял неподвижно. Ли встала и замерла перед ним, ей передалось напряжение. Он представил себе, как сейчас убьет этого толстого, красномордого повара, и его чуть затошнило.

— Что с тобой, Ник?

— Горло обжег.

Ее чашечка нетронутая стояла на столе.

— Говори!

— Я вчера… — почему-то рассказать Ли про Танечку оказалось трудно, слова застревали в горле. — Я вчера вечером с девочкой… Ты просила с девочкой. Я нашел ма танцах девочку.

Кепки опять поворачивались. Только теперь он заметил, что русские туристы (кретины!) пьют из кофейных чашек водку. Их лица тоже поворачивались (как их было мало, человек десять, и половина женщины!)

— Ты нашел девочку… Дальше!

— Там… — Ник показал рукой на закрытое окошечко, — там между шкафами лежит ее босоножка…

Они сошли с кофейной веранды и, сделав большой круг — пусть кепки и пьяные туристы думают, что они пошли к морю, — вернулись к ресторану, но уже с другой стороны. Дверь служебного входа не была заперта. За дверью узкий жаркий коридор.

— Ты думаешь, ее убили? — шепотом спросила Ли. Глаза ее наконец проснулись и заблестели.

— Не знаю… Вот что, ма, ты подожди меня здесь… — он расстегнул на руке часы и протянул их матери. — Если я не управлюсь за пятнадцать минут, тогда действуй.

Работала только кофейная веранда, сам ресторан открывался в семь часов. В здании оказалось пусто. Ник прошел через зал. Ненадолго (наверное, на минуту) он задержался перед огромной пятиметровой мозаичной фреской — шторм на море, гибнущий галеон, — все это, сделанное из синего и коричневого шлифованного стекла, производило впечатление. Окна в зале были закрыты занавесками, на квадратных маленьких столиках голубые скатерти. Здесь хорошо было бы посидеть вечером, послушать музыку. Здесь не было даже намека на войну.

Распахивая следующую дверь, гладкую и белую, как обложка одного из дневников, Ник удивился запаху. Такой запах бывал иногда в школе. Через секунду понял: просто что-то подгорело на кухне. Этот запах обычно наплывает в классы снизу из столовки — запах испорченной на огне пищи.

Он представил себе внутреннее устройство ресторана в целом и безошибочно выбрал правильное направление. Нужная дверь находилась в конце узкого коридорчика. Дверь оказалась открыта. Ник осторожно приблизился, заглянул. Повар стоял к нему спиной.