Моя кровать стояла у окна, и так как форточка была всегда почему-то разбита, я часто простужался. А однажды мы играли в прятки, и меня закрыли в сарае. Потом я узнал, что дверь поленом приперли Малакан и Куля, которые жили по соседству с детским домом. В сарае я сидел на земляном полу почти до самой ночи, пока меня не хватились. Тогда я получил воспаление легких, и в больницу ко мне приходили девочки и приносили цветы.

Учились все детдомовцы в двадцатой школе. В 1962 году и я пошел в первый класс. Мы сидели за одной партой с Гончаровым Вовкой. У Вовки была мать, но она здорово пила, и ее лишили материнства. Вовкина мать жила на улице Войкова, и по воскресеньям Вовка ездил к ней и иногда даже привозил пироги со сливовым вареньем. Пироги были очень вкусные, но угоститься ими удавалось далеко не всегда, потому что Куля и Малакан вечером в воскресенье встречали всех, у кого в городе были родственники, и отнимали еду и деньги.

На следующий год Куля пошел работать, и они с Малаканом перестали ходить в детский дом. Но однажды Куля и Малакан встретили меня после школы. Обычно они задирались и называли меня бабой, и я очень удивился, когда они обратились ко мне по имени и поздоровались за руку. Потом я понял, почему они это сделали. У нас над главным входом висели два громкоговорителя, которые мы называли колокольчиками. Через них из радиоузла крутили пластинки и проводили пионерские линейки. Куля и Малакан объяснили мне, что из окна пионерской комнаты громкоговоритель легко срезать.

— Колокольчики продадим лабухам. Они из них усилители сделают, — сказал Малакан.

— А башли в копилку положим, — добавил Куля, щелкнув себя по горлу указательным пальцем, и глаза его от смеха стали совсем-совсем узкими — одни щелочки.

Они хотели, чтобы я украл колокольчики, а они продали их гитаристам — таких ансамблей у нас в городе было много, а денег на настоящий инструмент у них не хватало.

Я должен был встать в три часа ночи, срезать громкоговорители и бросить их за забор у столовой в бузину. Я согласился, так как боялся не послушаться Кулю и Малакана. Но я не хотел воровать у своих же ребят колокольчики.

На другой день я отпросился с последнего урока: сказал, что у меня болит голова, и дал Пете-Феде (нашему Петру Федоровичу) потрогать лоб, который натер себе рукавом. Я знал, что Куля и Малакан будут ждать меня, поэтому и ушел из школы раньше. Так я избегал встречи с ними дней пять, но они поймали меня перед уроками и долго били за школой, там, где растет сирень. У Малакана было в руках «мочало» — это такая резиновая трубка, внутри которой свинец. Когда бьют «мочалом», следов не остается, но отбиваются внутренности. Малакан бил меня и по животу и по голове, а когда я упал, Куля, обозлившись, выхватил из кармана пассатижи и стал тыкать меня ими под ребра и в бок.

Когда Малакан и Куля наконец оставили меня, я был не в силах подняться и лежал на земле, но не плакал. И было как-то тихо-тихо, и пчела рядом со мной жужжала на кашке. Болела голова, и немного тошнило. Вот тут и подошла ко мне Лида Семина из восьмого «Г».

— Больно? — спросила она.

— Больно, — ответил я.

— У тебя губа разбита и щека содрана, и грязная еще, — сказала она.

Лида очень хорошая, и мама у Лиды очень хорошая, и старший брат Лиды, который служит под Ашхабадом. А дома у них есть рыжий-прерыжий кот Санчо. Я стал часто приходить к Лиде, и мы пили чай, разговаривали и играли в домино втроем с ее мамой, тетей Женей. Она работает фармацевтом. Я раньше не знал, что это такое, но Лида объяснила мне и сказала, что она пойдет учиться на фармацевта, как мама.

Так мы начали дружить с Лидой, и все сразу изменилось, вся моя жизнь. Я не знаю, надо писать об этом или не надо. Нам велели написать биографию, ну, в общем, все, что у нас было в жизни. «Все узловые моменты», — так сказал старший лейтенант. Я раньше никогда не писал автобиографии, и поэтому не знаю, что писать. Но я напишу еще об одном узловом моменте в моей жизни. Это было как раз за три месяца до того как меня призвали в армию.

У нас с Лидой была в детском парке возле пруда любимая скамеечка, и Вовка Гончаров тоже иногда сидел там с нами. И тогда мы сидели втроем: Лида, я и Вовка. Вовка рассказывал разную чепуху, и мы все смеялись. Было очень весело и красиво вокруг. Я даже маленькое стихотворение сочинил:

…Его я сразу узнал, как только он вышел на аллею. Это был Малакан. Он шатался. Значит, был пьяный. Мы не убежали. Мы только замолчали, и у меня очень сильно забилось сердце. Я слабый и это знаю, но тогда я сразу решил, что ни за что не струшу, потому что рядом со мной была Лида.

— А, зайчики, сидите? — сказал. Малакан, когда подошел к нам. — Сидите, сюсюкаете… — и он выругался матом.

Лида очень низко наклонила голову. Вовка сгорбился. Я весь напрягся, но промолчал.

— Кулю видел, Михрютка? — спросил Малакан, нагнувшись ко мне.

Я заметил, что у него разбита бровь и нос ободран. Потом я узнал, что это его Куля с дружками отделал. А тогда я ему ничего не ответил, решительно уставившись в его наглый взгляд.

— Фью, какая фифочка жирует тут, — закривлялся Малакан и дыхнул на нас водкой. — Тебя как зовут, козочка? — спросил он Лиду, взяв ее за ухо.

— Никак… — Лида вырвалась и ударила Малакана по руке.

Малакан мгновенно выпрямился и рывком выбросил вперед другую руку, в которой был нож.

— Быстро отсюда, — приказал он мне и Вовке.

Вовка встал и отошел недалеко.

— Бегом! — прикрикнул Малакан.

И Вовка пошел.

— Бегом! — зло повторил еще раз Малакан.

И Вовка побежал, втянув голову в плечи и не оглядываясь.

— Ну! А ты чё тилипаешься? — набросился на меня Малакан.

Но я твердо решил: пусть лучше он меня зарежет, но я не уйду.

— Я не уйду, — сказал я.

Малакан поднес нож к моему горлу.

— Ну!..

И тогда я изо всех сил вцепился зубами в эту руку. Нож выпал, я его поймал и швырнул в воду. А разъяренный Малакан сбил меня с ног. Я упал, сжался, спрятав лицо в живот, а локтями прикрыв почки. Малакан бил меня ногами, один раз он даже прыгнул на меня. И тут Лида как кинется на него, как вцепится ему в волосы… Малакан еле-еле отшвырнул ее от себя, и тогда Лида закричала на весь парк:

— Помогите!

Малакан испугался и, спотыкаясь, бросился в кусты. Лида села со мной рядом и не заплакала, а только сказала:

— Ишь, гадина какая!

С Вовкой я ругаться не стал. Он тоже был на другой день у меня на проводах и попросил прощения.

— Ты же знаешь, что Малакан не то что побоится, а просто не поленится пырнуть ножом, — попытался оправдать себя Вовка.

А в армии мне все нравится. Правда, четыре дня только и прошло. Но служить я буду добросовестно и честно, потому что так я обещал тете Жене и Лиде.

Ни я, ни мои родственники судимостей не имеют. За границей не были.

Мой отец позвонил мне на работу и назначил встречу в кафе «Золотой олень». Приехал и позвонил. Сейчас стало модным, когда ушедшие отцы встречаются со своими повзрослевшими детьми в кафе. Я видел это в кино.

И вот я сижу со своим отцом. Нас разделяют два бифштекса, бутылка сухого вина и плитка гвардейского шоколада. Я держу в руках фужер с легкими пузырьками и гляжу мимо отца на соседний столик: за ним сидит женщина — ничего женщина, и ножки у нее ничего. Отец перехватывает мой взгляд, тоже оборачивается и понимающе ухмыляется. Мне хочется сделаться маленьким и спрятаться в горчичницу, но не оттого, что я смотрю на женские ноги и отец это видит. Я просто не хочу смотреть на отца: он седой и здорово постаревший, мне жалко его, но я не должен его жалеть, потому что я все прекрасно помню.