– Возможно, одна из причин – гады вроде тебя, – предположила Мерока, за что получила пощечину, да такую, что не удержалась на ногах.

Она закашлялась и выплюнула зуб.

– Верните их под стражу, – распорядился Спата. – На этот раз в настоящие камеры. Главное, всех по отдельности, включая землероек.

– Мать и дочь разлучать нельзя! – заявил Кильон, повысив голос. – Они ни в чем не виноваты!

За это его ударили прикладом в живот и разом сбили дыхание. Кильон уронил сумку и рухнул на ковер, оказавшись головой в пяди от корчащегося, выпучившего глаза борга.

– Я тебя предупреждал, – напомнил Спата.

Кильона рывком подняли на ноги. Сопротивляться сил не было, их едва хватало на то, чтобы стоять. Он поймал взгляд Рикассо, но тот лишь грустно покачал головой, демонстрируя полную безысходность.

И тут события начали развиваться с поразительной быстротой. Из бреши в стене, словно черт из табакерки, выскочил борг. Стороживший брешь авиатор выстрелил в возникшее перед ним плотомеханическое чудище. И тут же завопил, потому что борг атаковал – вонзил синие когти передних конечностей в его правую руку, через кожу и мышцы, отдирая их от кости, и потащил за собой в темную брешь. Ружье с грохотом упало на пол – охранник исчез в бреши, словно мешок с мусором, который волокут прочь. Вопли не стихали, гулкое эхо разносило их по узкому подполью.

Чтобы понять, в чем дело, авиаторам хватило пары секунд, но среагировать они не успели. Когда они прицелились в брешь, борг и его жертва уже исчезли. Лишь затихающий скрип и шорох доказывали, что чудовище не остановилось.

– Дерьмо!.. – процедил Спата, на миг лишившись глянцевого налета самоуверенности. Глянец постепенно вернулся, но истонченный, прозрачный, словно кожа барабана, натянутая слишком туго. – Вперед, в подполье! Того человека нужно вернуть!

Один из авиаторов оттянул рычаг затвора.

– Сэр, разрешаете стрельбу очередями?

– Нет-нет. Слишком много линий огнесока. Только одиночные выстрелы. Догоните борга!

Три авиатора осторожно протиснулись в брешь. И сразу же раздался приглушенный крик одного из них:

– Сэр, здесь слишком темно! Видимость всего несколько пядей!

– Сэр, давайте дождемся утра, – предложил другой. – При свете уничтожить их будет проще.

Спата взял свой автомат, тот самый, которым грозил Кильону, и нырнул во тьму.

– Кто-нибудь, разыщите факел с огнесоком, черт побери! – потребовал он. – Быстро!

– Порядок, сэр! – взволнованно крикнул первый авиатор. – Мы нашли беднягу, далеко тварь его не уволокла! – Возникла пауза: авиатор забрался глубже в подполье, и его голос зазвучал тише. – Сэр, он еще дышит, борг небось решил, что волочь его слишком хлопотно.

– Вытаскивай его! – скомандовал Спата, застывший на краю бреши. – Остальным преследовать борга. Гром и молния, где чертов факел?!

Раздались шорох и усталое ворчание – бесчувственного авиатора вытащили из подполья. Наконец Спате принесли факел с огнесоком – на деле съемный настенный фонарь, но выполнял он ту же функцию, – и направили его неровный свет в брешь за обшивкой. Кильон понял, почему не стоило стрелять очередями. Техническое подполье пронизывали красные топливные линии, пневмотрубки и аэродинамические контрольные провода. В любой ситуации, кроме контактного боя, стрелять из пулемета было бы безумием.

– Позвольте мне осмотреть его, – попросил Кильон, когда ногами вперед авиаторы вынесли на свет находящегося без сознания товарища.

Еще не отдышавшись, Кильон наклонился за сумкой. Люди Спаты тащили раненого так аккуратно, как позволяла ситуация, то есть совсем неаккуратно. Кроме трубок, через каждые несколько пядей в подполье торчали укрепляющие балки. Раненого тащили через них, поэтому головой он то и дело бился о металл.

– Рука у него разодрана, – проговорил один из авиаторов. – Но борг ее не оторвал. Ой, погодите! Нет, сэр…

– В чем дело? – спросил Спата.

– Гляньте на его голову, сэр! – Из подполья наконец показалась грудь раненого и голова.

Сперва создалось впечатление, что все в порядке: тень скрыла жуткие раны. Однако едва Спата приблизил к пострадавшему факел с огнесоком, проявилась ужасная правда. Над бровями бедняги зияло отверстие, достаточно широкое, чтобы ввести большой палец. Для такой раны крови было поразительно мало, и, вопреки жуткой хирургии боргов, формально раненый был еще жив.

– Борги подъели у него передний кортикальный слой, – объявил Кильон, глядя на полосы алого, белого и серого мозгового вещества. – По-видимому, подъели прилично.

– Он еще жив, – объявил другой авиатор.

– Формально – да. Только не рассчитывайте, что он будет нести службу на корабле.

– Что ты имеешь в виду, доктор? – спросил Спата.

– То, что этот человек вряд ли сможет вести даже некое подобие нормальной жизни. – Кильон замялся. Как ни противоестественно для него было ставить диагноз походя, сомнений почти не оставалось. – О нем придется заботиться, как о беззащитном ребенке.

– То есть он теперь овощ? – неожиданно заинтересовался Спата.

– Я предпочел бы выразиться иначе, но…

Коммандер прицелился и выстрелил бедняге в лоб.

– Балласта у нас и так достаточно. По сути, я сделал ему одолжение. Да что это с ней? – раздраженно спросил он, оборачиваясь.

Калис подхватила дочь на руки. Спина выгнута, голова запрокинулась, глаза закатились – Нимча билась в конвульсиях. Руки и ноги непрерывно двигались: девочка брыкалась, колотила руками по воздуху, она словно цеплялась за него и бежала по нему, хотя личико ничего не выражало, лишь из приоткрытого рта вытекла струйка слюны.

– Оно опять на нее действует, – проговорил Кильон, а Калис в ответ кивнула, чуть заметно, с безысходностью.

– Что на нее действует? – полюбопытствовал Спата.

– Око Бога. Метка, – отозвалась Калис.

«Может, Око Бога и действует на Нимчу, – думал Кильон, – но первопричина гиперчувствительности девочки – стресс от того, что она сейчас увидела».

– Нимча контролирует происходящее? – спросил Кильон.

– По-моему, нет, – ответила Калис.

Из соседней каюты послышался негромкий, совершенно непримечательный стук – с таким партия использованных простыней выкатывается из желоба для грязного белья. Поначалу собравшиеся даже не отреагировали, потрясенные гибелью товарища и конвульсиями Нимчи. Но вот один из авиаторов глянул за дверь и увидел, в чем дело. Крик у него получился мальчишеский, полный страха и удивления. В соседней каюте находился труп. Принадлежал он ройщице, одетой в гражданское. Несчастная лежала на спине, лицом к собравшимся, под ней растекалась кровавая лужа. Погибшую Кильон не узнал. Она выпала из бреши в потолке, из черного квадрата на месте отошедшей панели. Кильон едва успел заметить борга, точнее, одного из них – кто знает, тот же это борг или другой, – который исчез во мраке, поспешно втянув членистый хвост с бледным кончиком.

Спата рванул к месту, откуда выпала женщина, прицелился в потолок и принялся водить автоматом в такт шелесту и шороху за панелями. Потом открыл огонь и решетил потолок, пока не разрядил магазин.

Опустившись на колени, Кильон осмотрел женщину. И без секционного стола было ясно, что она мертва. Лицо погибшей выражало недоумение. Поимка и расправа, в чем бы она ни заключалась, прошли быстро.

Кильон перевернул женщину на живот и на месте позвоночника, от копчика до затылка, увидел кровавую борозду. Борг рассек одежду, кожу, подкожный жир, вырвал сплетение костей и нервов, а ненужное вышвырнул. Кильон догадался, что во мраке за потолочными балками исчезал не хвост борга…

Он обернулся, не желая, чтобы на такое смотрела Нимча.

– Не позволяйте ей… – начал он.

Тут началось то, что Кильон вполне ожидал. Подскочило внутричерепное давление, голова запульсировала так, словно прямо в мозг ему снесли яйцо, раскаленное белое яйцо, такое большое, что череп, казалось, вот-вот расколется. Поле зрения резко сузилось, к горлу подкатила тошнота. Кильон едва сознание не потерял, какое уж там сохранить порядок в мыслях.