— Тебе надо подстричься, — заявляет он.

Я не собрала волосы в пучок, и они свободно струятся до середины спины. Не отвечаю.

Моему отцу сильно за пятьдесят. Он уже седой, с серыми глазами. Его редко можно увидеть не в костюме.

— И пройтись по магазинам не помешает, — добавляет он, глядя на мой любимый зеленый джемпер, тот самый, который был на мне в тот день, когда Уилл в меня влюбился. «Нет, нет, нет, не думай о нем…»

Собираюсь с мыслями.

— У меня достаточно одежды, спасибо, — сухо отказываюсь я.

— Неправда, — парирует он, отрезая кусочек моркови и накалывая его на вилку.

— Откуда ты знаешь, сколько у меня одежды? — Опять во мне просыпается бунтующий подросток.

— Слуги доложили. — Отец кладет морковь в рот и жует, холодно глядя мне в глаза.

Отвожу взгляд. Ну конечно.

Кандида приносит тарелку с едой.

— Большое спасибо, — сердечно благодарю я, когда кухарка ставит прибор передо мной.

Она спешит уйти, не отвечая на мою благодарность. Отважно смотрю на отца и упрямо говорю:

— У меня здесь полный шкаф одежды.

— В ней ходить уже нельзя.

— Почему? Ей всего три года.

— Вот именно. Что подумают люди?

Подавляю вздох. Спорить бесполезно. Отец всегда уверен в своей правоте, и любые пререкания с ним — напрасная трата времени. Честно говоря, единственный раз я поступила вопреки его воле, переехав в Лос-Анджелес. Должно быть, для него это было потрясением…

— У тебя еще остались деньги на счету?

Наверное, он о тех десяти миллионах. Наверное, думает, что я вернулась попросить у него денег, поскольку поиздержалась. Молча киваю вместо ответа.

— Пусть там и будут. Поговори с Мартином, он поможет.

Мартин — это адвокат и личный помощник отца, почти член семьи. Вот только я его не выношу с тех самых пор, как мне исполнилось тринадцать, и он начал строить мне глазки. Жирный, лысый, отвратительный. Вздрагиваю, вспомнив: именно он первым заметил, что у меня появилась грудь.

«Надо попросить твоего папочку дать тебе денег на лифчик и маленькие трусики…»

Нож и вилка отца звякают о тарелку, и я выныриваю из воспоминаний о прошлом. Он поднимается из-за стола.

— Ты не хочешь десерт? — встревоженно спрашивает мама.

— Нет, — коротко отвечает отец и смотрит на меня. Перестаю жевать мясо. — Завтра рано вставать.

— Хорошо, — бубню я с полным ртом.

— Спокойной ночи. — Он выходит из столовой.

Никаких вопросов о том, чем я занималась, какие планы на будущее, как у меня дела… Но, наверное, ему уже все это известно. С него сталось бы отрядить своих лакеев следить за мной с самого отъезда из Нью-Йорка.

Мы с мамой молча доедаем, а потом я говорю, что пойду на прогулку. Мама тут же хочет отрядить со мной телохранителя, но я ускользаю, прежде чем она успевает его найти. Конечно, больше всего ее беспокоит то, что скажет отец, если узнает, что она отпустила меня одну.

Беру легкий бежевый пиджак от «Френч Коннекшн» и не дизайнерскую сумку, захожу в лифт, вставляю ключ-карту от пентхауса в щель, и лифт без остановок спускается в вестибюль, даже если на этажах его ждут другие люди. Барни спешит открыть дверь, оглядываясь в поисках моего телохранителя и не находя его.

— Я иду одна, спасибо, Барни, — говорю я и, не дожидаясь ответа, быстро выхожу на Пятую авеню и иду в сторону центра.

Вечер воскресенья, но Нью-Йорк никогда не спит, и то тут, то там раздается гудение клаксонов. Без особой цели шагаю в сторону Таймс-сквер, желая оказаться в гуще света и звуков, чтобы избавиться от мучительных воспоминаний. Магазины здесь еще работают, а на тротуарах масса пешеходов. Крепко прижимаю к себе сумку и вливаюсь в толпу туристов, наслаждаясь анонимностью. Уже одиннадцать, но я ничуть не хочу спать из-за того, что вздремнула вечером, и теперь не знаю, куда податься. Бесцельно брожу по паре магазинов и наконец ухожу с шумной площади с яркими экранами, свернув на более тихую улицу. Вижу один из любимых клубов студенческих лет и, к своему изумлению, чувствую прилив ностальгии при виде очереди на вход. Раньше я бы подошла прямо к ее началу, и охрана тут же пропустила бы меня и моих хорошо одетых подруг. Интересно, чем девчонки сейчас занимаются? Последние три года я с ними не общалась, придя к выводу, что они просто пустышки с богатыми родителями, но во времена нашей дружбы об этом не думала.

Наконец, притомившись, отправляюсь обратно. Уже час ночи, и я с удивлением вижу свет в гостиной. Заглядываю туда и вижу, что на диване сидит мама. При виде меня она вскакивает.

— Еще не спишь? — задаю я глупый вопрос. Очевидно же, что нет.

— Да. Хотела…

Я киваю, желая, чтобы она продолжила.

— Ты благополучно вернулась, — наконец вымучивает она.

— Ага. Иду спать, — говорю я и, не дожидаясь ответа, иду по коридору к своей комнате.

Когда-то я любила маму. Уверена, так и было. В далеком детстве, до того, как перестала ее уважать за то, что она не ушла от отца. Сейчас она превратилась в покорную мышку, которая заикается и волнуется. Не знаю, почему он от нее не ушел, если на то пошло.

Когда в семь утра я просыпаюсь, отец уже уехал на работу. Я почти не спала, хотя легла в два с лишним. Немного почитала книгу, а потом все ворочалась, пытаясь ни о чем не думать.

Позже утром приходит Мартин. Я сижу на подоконнике в гостиной и любуюсь парком. Люди бегают…

— Смотрите-ка кто здесь…

От его вкрадчивого голоса по спине тут же проходит холодок. Поворачиваюсь лицом к адвокату.

— Здравствуйте, — холодно приветствую я его, оставаясь на месте.

— Ничего себе, как ты выросла. — Он смеривает меня сальным взглядом. Когда я не отвечаю, продолжает: — Твой отец сказал, что тебе нужны деньги на покупки. Хочешь что-то особенное?

— Нет, как обычно.

— Хорошо.

Он подходит и вручает мне дорогой красный клатч от «Эрмес». Что случилось с обычными конвертами? Заглядываю внутрь: пачка стодолларовых купюр и кредитка.

— А помельче денег нет? — спрашиваю я, вытягивая одну сотенную.

Мартин настороженно смотрит на меня и лукаво улыбается:

— А, это шутка такая.

— Вообще-то, нет.

Он снова смеется и отворачивается.

— Что ж, веселись. Может, потом устроишь для меня маленький показ мод.

Прикусываю язык и еле сдерживаюсь, чтобы не пнуть отцовского подхалима промеж ног, пока он, похихикивая, идет к двери.

Смотрю на клатч и чувствую себя опустошенной. Но больше заняться нечем. С тем же успехом можно отвлечься на поход по магазинам.

«Прада», «Шанель», «Дольче энд Габбана», «Донна Каран»… Раньше мне нравилось ходить по этим бутикам с подружками и тратить отцовские денежки.

Арнольд, один из семейных телохранителей, ждет на улице, пока я перебираю вешалки, с ужасом замечая, что продавцы, как ястребы, следят за каждым моим движением. Выбираю несколько вещей и даже не утруждаюсь примеркой — кто-нибудь из слуг вернет их в магазин, если не подойдут.

Ловлю себя на этой мысли и на секунду останавливаюсь. Накатывает грусть. Не могу поверить, как быстро я возвращаюсь к прежней жизни, которую презираю. Но она помогает забыться. При воспоминании о смешной, доброй, милой Холли на глаза наворачиваются слезы. «Она ведь солгала мне про Саймона», — думаю я, и сердце каменеет. Продолжаю перебирать шмотки.

               * * * * *

Новости здесь распространяются быстро, и вскоре начинают звонить старые друзья и знакомые. Получаю кучу приглашений на разные вечеринки и открытия баров и решаю принять их все. Желания куда-либо ходить нет — это последнее, чего мне сейчас хочется, — но понимаю, что если снова погружусь в водоворот гламурной жизни, боль сможет утихнуть. Я не думаю об Уилле. Почти не думаю. И не в последнюю очередь потому, что не помню, как он выглядит.

Поэтому принимаю приглашения, и через десять дней после приезда наряжаюсь в новые дизайнерские вещи и спускаюсь вниз, где уже пунктуально ждет лимузин с водителем. Внутри машина новая, сверкающая и пахнет кожей. Кто-то приготовил для меня бутылку шампанского в ведерке со льдом, и секунду я колеблюсь, прежде чем ее открыть. Выпью один бокальчик, а остальное пусть выльют, мне не жалко.