Прокурора на месте еще не было. Его заместитель выслушал и принял устный отчет комиссара. Затем – звонок в Лусон. Еще два-три звонка.
Отлично! Мегрэ прекрасно справился, нужные колесики завертелись. Конечно, не обошлось и без ностальгии. В Париже у него была целая команда – славные ребята, наизусть знавшие его методы работы; ему даже почти ничего не нужно было им говорить, все делалось будто само собой. Лукас, например, уже установил бы наблюдение за домом, и Жанвье, и Торранс, и ребята из службы криминалистического учета…
Здесь же одного только фотографа пришлось ждать до полудня, а жандарм, которого поставили наблюдать за домом, косился на прохожих с таким выражением лица, что в кафе напротив явно что-то заподозрили.
Мегрэ позвонил. Открыла пожилая женщина.
– Я хотел бы узнать, не соблаговолит ли господин судья…
– Элиза, впустите.
Он стоял посреди большой комнаты, в которой царил идеальный порядок. Все помещение было залито солнечными лучами, проникавшими через три окна.
– Я пришел сфотографировать тело. Надеюсь, вы оставили его в прачечной?
– Сейчас дам ключ… Запер на всякий случай, чтобы прислуга…
– Они ничего не знают?
– Пока нет. Я подумал, что лучше…
– Ваша дочь уже встала?
Праздный вопрос! Разве Мегрэ не слышал звуки фортепьяно, доносившиеся со второго этажа?
– Она тоже ничего не знает?
– И не подозревает…
Никогда прежде Мегрэ не приходилось сталкиваться с таким завидным сопротивлением любым жизненным драмам.
Вот человек, весьма утонченный, образованный и кроткий, окончив партию в бридж, обнаруживает, что сын-гигант ждет его, сидя прямо на лестнице. Это кажется ему совершенно естественным!
На следующее утро этот человек открывает дверь в кладовку и обнаруживает там труп незнакомого человека, погибшего насильственной смертью.
Никакой реакции! Он никому ничего не рассказывает и отправляется на привычную прогулку с дочерью!
Ждет подходящего прилива! Зашивает труп в мешки. И…
В доме у него полиция. Вбегает сын, вне себя от тревоги. Вышибает дверь в спальню дочери. Обнаруживается, что в комнате провел ночь какой-то мужчина.
Полное спокойствие. Горничные приходят, как в любой другой день, в доме проводится неторопливая уборка. Девушка с обнаженной грудью играет на фортепьяно. Отец ограничивается тем, что запирает на ключ дверь в прачечную, где лежит труп…
Фотограф делал свою работу, а судья наблюдал за ним с таким видом, будто нет ничего естественнее, чем посадить мертвого человека и попытаться придать ему схожесть с живым.
– Должен вас предупредить, – проворчал Мегрэ, – что прокурор прибудет около трех часов дня. А пока я попросил бы вас не покидать дом. То же самое касается мадемуазель Форлакруа…
Надо же! Почему ему так странно произносить «мадемуазель Форлакруа»? Не потому ли, что он видел ее в постели с выглядывавшей из корсажа грудью? Не потому ли, что какой-то мужчина оставил на полу в ее спальне грязные следы?
– Могу я спросить, вы разговаривали с моим сыном, комиссар? Рюмочку портвейна не желаете?
– Нет, спасибо… Ваш сын лишь указал мне на некоего Марселя Эро. Вы его знаете.
Судья моргнул. Пару раз щипнул ноздрю.
– Вы тоже думаете, что именно Марсель был в спальне вашей…
Тихий, почти неслышный голос:
– Не знаю…
Дверь в библиотеку была открыта. По-прежнему горел камин.
– Думаю, вы уже все поняли?
Мегрэ не ответил ни да, ни нет. Ситуация была неловкая, особенно учитывая, что говорил он с отцом.
– Именно из-за нее мне пришлось уехать из Версаля и поселиться здесь, в этом доме, много лет принадлежавшем моей семье. Мы иногда проводили здесь несколько летних месяцев…
– Сколько ей было лет, когда вы уехали?
– Шестнадцать. Врачи предупредили, что с возрастом приступы будут только учащаться… Но иногда она ведет себя как совершенно нормальный человек.
Он отвернулся. Пожал плечами:
– Я не стал вам сразу рассказывать… Даже не знаю, на что я надеялся… Теперь вы понимаете, почему я решил, что лучше выбросить труп в море? Люди подумали бы… Бог знает, куда смогла бы завести их фантазия! Не говоря уж о том, что этот глупец Альбер…
– Зачем он приходил в тот вечер?
Поздно. Момент был упущен, судья снова овладел собой. Несколько секунд назад еще можно было подумать, что он растаял и вот-вот пустится в откровения.
Возможно, дело было в том, что Мегрэ задал вопрос слишком прямо? Судья холодно взглянул на комиссара, и зрачки его в свете солнца казались почти прозрачными.
– Нет! Это здесь вообще ни при чем. И это совершенно не имеет значения… Вы действительно не хотите портвейна? Мне друг из Португалии присылает…
Один друг присылает ему арманьяк, другой – портвейн. Создавалось впечатление, что судья делал все возможное в стремлении придать своему образу жизни максимальную изысканность и утонченность.
Чуть отведя в сторону штору, он вдруг увидел прохаживающегося по тротуару жандарма и нервно усмехнулся:
– Это про мою честь?
– Вы же знаете, я не имел права поступить иначе.
Тогда судья вздохнул и внезапно произнес:
– Все это весьма прискорбно, комиссар! Впрочем…
Фортепьяно у них над головами изливало все новые и новые аккорды. Шопен удивительно сочетался с этим богатым домом, где, наверное, так удобно и хорошо было жить.
– До скорого! – неожиданно попрощался Мегрэ с видом человека, волевым усилием отказывающегося от большого искушения.
Местные жители, вернувшиеся с моря, заполнили ресторанчик при гостинице «Порт». Кто из них проболтался первым? В любом случае на Мегрэ, садившегося завтракать в компании Межа, уже посматривали с неприкрытым интересом.
Синие куртки и плащи, начисто вымытые дождем и морскими брызгами, ослепительно блестели. Тереза, малышка-горничная, была явно взволнована. Проследив за ее взглядом, Мегрэ узнал в одной из компаний Марселя Эро. Он пил розовое вино.
Высокий парень лет двадцати пяти, крупный и тяжелый, как все местные жители, особенно в своих необъятных резиновых сапогах. Спокойный взгляд, неторопливые жесты.
В помещении, только что наполненном десятками громких голосов, постепенно наступала тишина. Один за другим люди поворачивались к Мегрэ. Потом отхлебывали из стакана, вытирали губы и пытались найти любую тему для разговора, только бы нарушить неловкое молчание.
Встал и вышел один старик, потом другой.
– Пойду-ка я домой, обедать! А то старуха шум подымет…
Марсель остался в числе последних посетителей. Он сидел, уперев локоть в стол и положив щеку на раскрытую ладонь. Тереза подошла к Мегрэ и спросила:
– Вы любите мукладу?
– Что это?
– Устрицы, запеченные в сливках. Местное блюдо.
– Терпеть не могу сливки, – заявил Мегрэ.
Когда она отошла, на ее месте вырос Марсель. Он подтянул стул с плетеной соломенной спинкой, уселся на него верхом, тронул козырек:
– Можно с вами поговорить, месье комиссар?
Никакой робости. Никакой бравады. Он вел себя совершенно естественно.
– Откуда вы знаете, что я комиссар?
Марсель пожал плечами:
– Ходят слухи… С тех пор как мы вернулись с моря, люди только о том и говорят…
В зале остались два рыбака, которые прислушивались к их разговору, сидя в одном из дальних углов. С кухни доносился звон посуды.
– Это правда, что в доме судьи убили человека?
Под столом Межа чуть дотронулся коленом до ноги Мегрэ. Комиссар, продолжая жевать, поднял голову и спокойно посмотрел на собеседника. Тот и не подумал опустить глаза.
– Правда.
– В кладовке для фруктов?
На этот раз над его верхней губой как будто выступил пот.
– А вы знаете про кладовку?
Марсель не ответил, но быстро взглянул на Терезу, которая несла дымящуюся мукладу.
– Когда это произошло?
– Я хотел бы, чтобы вы сначала ответили мне на один вопрос. В котором часу вы вчера вернулись домой? Вы ведь живете с матерью, верно?
